Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка

Ицелев Лнонид Израилевич

Бережно опустив жену на кровать, Дыбенко торопливо стал снимать с неё сапоги, чулки, платье.

— Как я соскучился по этим игрушечным ножкам, — шептал он, целуя её ступни.

Александра откинула одеяло:

— Господи, что это?

В раскрытой постели она увидела женское бельё.

Сердце сжало смертельной болью.

— Паша, ну за что, за что!

Дыбенко, ломая руки, повалился на кровать:

— Шура, прости, прости. Я люблю только тебя. Одну тебя!..

— Ты лжёшь, ты всё лжёшь... Зачем же ты звал меня сюда? Зачем писал нежные письма?

— Шура, выслушай меня.

Это всё так, случайное. Валю я из жалости пригрел. Мы когда в Одессу вошли, белые у нас на глазах улепётывали, кто на баржах, кто на лодках. Мы их вдогонку слегка обстреливали, но не особливо, больше чтоб напугать. На одной такой барже Валя с родителями была. Её, бедную, в давке за борт вытолкнули, а родители так и уплыли в Константинополь. Наши моряки её подобрали, привели ко мне. Мол, что делать, расстреливать или как? Девятнадцать лет ей тогда было, тощая, затравленная. Жалко мне её стало, вот я и придумал для неё работу секретарши. Влюбилась она в меня. Стихи мне писала по-французски. Ты была далеко, я всё один да один. Вот и сошлись мы с ней.

— Ты её любишь?

— Да нет же, Шура, люблю я только тебя, моего ангела-хранителя, друга моего верного. А там, Шура, другое, совсем другое. Хочешь, назови увлечением, чем хочешь. Только не любовь это.

— Так порви с ней. Не ты у неё первый, не ты последний.

— В том-то и горе мне, что Валю я девушкой взял. Чистая была.

— Чистая?

Будто тонкая игла кольнула Александру в самое сердце.

— Чистая, говоришь? А не ты ли, лаская меня в Смольном, шептал: «Чище тебя, Шура, нет человека в мире!» Что же ты сейчас иначе заговорил? Разве чистота человека в теле его? Откуда вдруг в тебе эти буржуазные предрассудки?

— Да не я так думаю, а она. Для неё то, что взял я её да на ней не женился, — горе великое! Она теперь себя погибшей считает. Ты не представляешь, как она мучается. Слезам её конца нет. Ведь пойми же, Шура, она не по-нашему, не по-пролетарски думает. Тот, кто взял её первый, тот и женись.

— Кто же тебе мешает жениться? Я тебя не держу.

— Ну как же я на ней женюсь, когда чужие мы с ней? Когда во всём-то мы разные? Когда нет у меня к ней любви настоящей?.. Так, жалость одна. Ведь у тебя, Шура, и партия и друзья, а у ней — только я... Тебя, Шура, люблю я крепче, глубже. Без тебя нет мне пути. Что бы ни делал, всегда думаю: а что Шура скажет, что посоветует? Ты как звезда мне путеводная.

Нежность и жалость к нему, такому большому и будто по-детски беспомощному, затопила сердце Александры. Она поцеловала его в голову.

Положив голову ей на колени, он зарыл лицо в её горячие ладони.

Оба молчали.

Тёплой волной от одного к другому пробежала сладкая истома. Засыпанный пеплом обид и недоверия, уголёк страсти выкидывал свои обжигающие язычки.

— Шура! Любимая!

Руки Павла властно обняли Александру, притянули к себе.

Будто пьяная, поддалась она забытой истоме.

Она знала, что сейчас Павел любит её безраздельно, что сейчас Валя забыта. Сейчас он изменяет Вале не только телом, но и сердцем.

На душе было по-злорадному радостно, больно и весело.

— Я знал, знал, что ты меня поймёшь, — шептал Павел. — Ведь ты мой единственный друг. Если бы ты знала, как я тобой

дорожу! Чтобы не потерять тебя, я уговорил Валю сделать аборт... А мы оба так хотели ребёночка... Она плакала, убивалась, но потом мы вместе решили, что так будет лучше...

— Вместе решили? Значит, ты к ней с горем пришёл, а не ко мне? Значит, она тебе ближе? Значит, ты её считаешь своим другом, а я тебе только для ширмы нужна? Ведь по твоему рангу жену положено коммунистку иметь...

— Ну зачем ты, Шура, всё искажаешь? Зачем опять мне не веришь?

— Потому что ты лжёшь!

— Это твоё последнее слово?

— Лжёшь, всё лжёшь! — словно обезумев, повторяла она.

Павел молча вышел из комнаты.

Через минуту наверху раздался выстрел.

Александра опрометью бросилась в кабинет Павла.

Дыбенко лежал на полу, в луже крови. Из безжизненной руки выпал пистолет.

С простреленными лёгкими Дыбенко увезли в больницу. Рана оказалась очень опасной, но не смертельной.

Александра сутками дежурила возле его постели. В бреду он звал Валю.

Туго затянувшийся узел надо было разрубать. Оставаться в Одессе было бессмысленно.

Александра написала Сталину письмо с просьбой направить её на любую партийную или советскую работу в отдалённый район страны.

Вскоре от Сталина пришла телеграмма: «Партия решила направить вас за границу на ответственный дипломатический пост. Прошу срочно вернуться в Москву».

Иосиф Виссарионович принял Александру в Кремле, в кабинете Ленина. Ильич болел, и партия доверила сорокатрёхлетнему Сталину важнейший пост в стране.

— Мы хотели назначить вас полномочным представителем РСФСР в Канаде, — сказал он. — Но буквально вчера стало известно, что Оттава не дала вам агреман [30] . Там ещё помнят вашу шумную поездку по Америке в 1915 году.

Вытряхнув из трубки пепел, он с улыбкой спросил:

— Скажите, товарищ Коллонтай, есть такая страна, где вы не нашумели?

— Норвегия, — не задумываясь ответила Александра.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

30

...Оттава не дала вам агреман. — Агреман (фр.) — изъявление правительством одной страны согласия на принятие в своей стране предложенного кандидата в качестве дипломатического представителя другой страны.

Влюблённая в Северный полюс Норвегия

В гордой застыла дремоте.

В Христианию Александра прибыла в первых числах октября 1922 года. Уютная норвежская столица в осеннюю пору была особенно красива. Почему-то так получалось, что, живя в Норвегии в эмиграции, осени она здесь не заставала: дважды выезжала в это время в Америку, а в марте 1917 года вырвалась отсюда в Россию. Неужели с той весны прошло только пять с половиной лет? Казалось, промелькнула целая жизнь. И вот настала осень. Унылая, холодная, безрадостная.