Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка

Ицелев Лнонид Израилевич

Солдатская масса — вся большевистская. Для неё большевизм — это мир, земля, тучные скирды хлеба, сытый скот и выгнанные из насиженных дворянских гнёзд помещики.

Советы уже в руках большевиков. Партийные центры уже не столько руководили, сколько стремились придать организованную форму тому стихийно совершавшемуся революционному напору широких низовых масс, что властно единой классовой волей толкал пролетариат и обнищалое крестьянство на великий исторический акт.

10 октября в десять часов вечера, на улице Милосердия, на квартире меньшевика из сочувствующих

Суханова, состоялось конспиративное заседание большевистского ЦК.

За круглым обеденным столом, под зажжённой висячей лампой расположились знаменитые революционеры: Троцкий, Зиновьев, Каменев, Свердлов, Сталин, Ломов, Бубнов, Коллонтай, Урицкий, Сокольников.

У занавешенного окна, нервно зажав в кулаке бородку, напряжённо вглядывался в темноту Дзержинский.

Возле Александры сидел какой-то незнакомый плешивый старичок с бритым лицом. Невольно отодвинувшись, она искоса изучала его. И вдруг в глазах незнакомца сверкнула лукаво-насмешливая улыбка.

— Не узнали? Вот это хорошо!

— Владимир Ильич!

Сердце наполнилось безмерной радостью: Ленин с нами!

Заседание началось с доклада Свердлова. Он сообщил о настроении солдат на разных фронтах.

Затем слово взял Ленин. Спокойно, буднично, деловито он объяснил необходимость подготовки масс к вооружённому восстанию.

Первым его энергично поддержал темпераментный Троцкий. Осторожный Сталин предложил дождаться Второго съезда Советов и действовать лишь в зависимости от его исхода.

Каменев и Зиновьев возражали против восстания. Они не верили, что массы пойдут за большевиками.

Голосование провели, когда уже стало светать. Десять человек были за вооружённое восстание. Против — Зиновьев и Каменев.

После голосования напряжение сразу спало. Жена Суханова принесла горячий самовар, сыр и колбасу. С Каменевым и Зиновьевым продолжали спорить, но уже среди шуток и дружеского подтрунивания.

* * *

В морях Дисгармонии — маяк Унисон!

24 октября восстание началось. Центральный комитет принял постановление: все члены ЦК должны безотлучно находиться в Смольном (бывшем Институте благородных девиц, где теперь помещался большевистский штаб); Дзержинского командировать на почту и телеграф, чтобы обеспечить за революцией эти важнейшие пункты связи; взять под контроль железные дороги; организовать запасной штаб в Петропавловской крепости, на случай разгрома Смольного...

В Смольном, в комнате, на дверях которой висела дощечка: «Классная дама», шло расширенное заседание ЦК. Из выходящих на Неву окон дул порывистый, шквальный ветер.

Затаив дыхание, все слушали Ленина. В его приказаниях была такая ясность и сила, какая бывает у очень опытного капитана в шторм. А шторм был невиданный — шторм величайшей социалистической революции.

От сознания того, что этой ночью мир вступает в новую историческую эпоху, у Александры потемнело в глазах, и она уронила голову на стол.

Ленин недоумённо

повёл бровями:

— Что с вами, Александра Михайловна?

— Извините, Владимир Ильич, это я от счастья.

— Бросьте мне сказки рассказывать. От счастья в обморок падают только героини бульварных романов. Это у вас от голода и переутомления... Товарищ Дыбенко, вот вам чайник, раздобудьте для товарища Коллонтай кипяточку и найдите какую-нибудь тихую комнатёнку, где бы она могла поспать часок-другой.

На чердаке они отыскали заброшенную комнату кастелянши. На протянутых от стены до стены верёвках висели фартуки, платья и панталоны исчезнувших неведомо куда институток. В комнате ещё сохранился запах стиранного белья.

Александра лежала на сундучке, в точности таком же, что стоял в чуланчике на Средней Подьяческой, и гладила затылок Дыбенко.

Сундучок из детства, железные ласки богатыря-пролетария, неужели это не сон? Когда-то в молодости она сочинила рассказ-грёзу о том, как сорокалетняя женщина влюбляется в мужчину, который младше её на семнадцать лет. И вот сейчас она изнывала от ласк юноши, с которым её разделяли семнадцать лет! Как отличить жизнь от грёзы!

— Паша, — шептала она, чтобы услышать свой голос и убедиться в реальности происходящего, — но ведь мне же сорок пять лет!

— Это ничего, — хмыкнул Дыбенко. — В сорок пять баба ягодка опять!

Её душа пела от счастья. В теле звучали не тронутые до сих пор струны. Музыка тела и пение души слились в унисон и завершились оглушительным аккордом.

Это был залп «Авроры».

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Только ты, крестьянская, рабочая,

Человечекровная, одна лишь,

Родина, иная, чем все прочие,

И тебя войною не развалишь.

Потому что ты жива не случаем,

А идеей крепкой и великой,

Твоему я кланяюсь могучему,

Солнечно сияющему лику.

25 октября 1917 года. Серое промозглое утро питерской осени. Ночью Второй Всероссийский съезд Советов провозгласил переход власти к Советам рабочих и солдатских депутатов.

Казалось, что в этот день город должен ликовать. Но старый Питер ещё не уразумел всего величия совершившегося. Люди равнодушно спешили по своим маленьким, будничным делам — кто на работу, кто в очередь за продуктами. Безучастно взирали они на расклеенный по стенам декрет о создании Советского правительства — Совета народных комиссаров.

В парке Смольного института, среди оголённых, колеблемых ветром деревьев было ещё сумрачней, чем в городе. И, лишь войдя в Смольный, Александра ощутила, что попала в котёл революции. Ликование и настороженность, бремя ответственности и исторический оптимизм сливались здесь в многозвучный хор ощущений.

Нервным сгустком этих ощущений был кабинет Ленина. Окружённый толпой соратников, вождь революции давал указания, выслушивал сообщения.

— Владимир Ильич, — обратилась к нему Александра, — я к вам вот по какому вопросу: мне кажется, что сейчас необходимо создать постоянную группу лекторов для пропаганды декретов Советского правительства.