Александровскiе кадеты. Смута
Шрифт:
— Так в отпуск поехал…
— Никогда он ни в какие отпуска не ездил. Всё равно на работу ходил, просто не к девяти утра, а, скажем, к одиннадцати. У него ж никого не было, ни семьи, ни деток…
Это было правдой. Какая-то «Татьяна» у дяди Сережи имелась, и о ней порой с насмешкой упоминала мама, но не более того. Женат дядя Сережа никогда не был, и детей тоже не имел.
— Вы думаете, бабушка, он… он туда отправился? — Юлька задрожала было, но взяла себя в руки. В конце концов она не просто девчонка, она чувствующая!
—
— А где у них машина?
— Пуще глаза берегли, — усмехнулась Мария Владимировна. — Прятали лучше, чем Кащей смерть свою. Никак мы дознаться не могли.
— Я! Я могу! — Юлька очень спешила, ей очень хотелось оказаться полезной. — Я же чую! Чувствую!
— Верно, милая. Только на каком расстоянии?
Юлька вздохнула и сникла. Да, верно. Несколько метров…
— Но это ж я след машины учуяла! — решила не сдаваться она. — А когда она там стоит? Целая?
— Не машину ты «учуяла», — строго сказала бабушка. — А её работу. Если аппарат выключен — это просто кусок металла. Разных металлов, если быть точной. Но попробовать стоит. Я поговорю с Николаем Михайловичем…
И вновь Юлька оказалась в стенах того самого института, где окна были замазаны белым, словно в поликлинике, а на входе стояла настоящая охрана, не бабульки-вахтерши.
Она тут уже всех знала. И бородатого Мишу в неизменном свитере, словно связанном из верёвок, и того самого Пашу, высокого, худого, совершенно лысого и очень похожего на того самого Кащея из кинофильмов, и Станислава, толстого, смешного, в огромных очках, без которых он видел хуже, чем сова днём. Все они казались Юльке, несмотря на совершенно обычный их вид, тайными рыцарями загадочного ордена, вроде тамплиеров, про которых она только что прочитала в библиотеке Онуфриевых. Их связывала великая тайна, и они служили ей, словно своей прекрасной даме.
…Но даже им Николай Михайлович не открыл всего. Сказал суховато, что «надо ещё кое-кто померять при включенной схеме-один».
«Схема-один» это и была машина. Она пряталась где-то среди груд какой-то старой электронной аппаратуры, осциллографов, самописцев, усилителей и выпрямителей, и прочего, названия коих Юлька не смогла даже запомнить.
Где она стоит точно — Юльке не показывали. Она вообще сидела с завязанными глазами, а на плече у неё лежала рука Марии Владимировны. Рядом стоял и Игорёк — он, понятно, не мог пропустить такое.
— Рассказывай, милая, что ты чувствуешь; всё, что в голову придёт, всё выкладывай. Нам всё важно.
[1] Крапивин В., «Красный кливер», М., «Пионер», 1972 — №5 — стр.12
Интерлюдия 2.2
И Юлька старалась. Сперва, правда, она совсем ничего не чувствовала, так, что даже обидно стало. Тоже мне, «чувствующая»! Сейчас её застыдят и прогонят — за неспособность.
Потом стало чуть покалывать виски. Потом перед глазами заплясали огненные сполохи, словно смотришь на солнце, вернее, разом на множество солнц или ярких прожекторов, ездящих туда-сюда. Ещё потом они стали сливаться, соединяться, вытягиваясь вверх, так, что получилось нечто вроде вертикального веретена. Юлька честно обо всём рассказывала, и люди вокруг молчали, только гудели электронные блоки.
Веретено
Пылающая огненная арка словно звала, манила — шагни, дерзни, открой путь!
Противостоять этой тяге было совершенно невозможно. Юлька просто знала, что она должна сейчас сделать, нет, обязана!..
Она соскользнула со стула. Уверенно, несмотря на завязанные глаза, пошла к пылающей арке. Мыслей в голове не было, за исключением одной — я могу пройти, и я пройду!
— Стой! Ты куда?! — не своим голосом завопил Игорёк. Юлька ощутила, как её схватили за локоть, однако не остановилась, она вдруг сделалась очень, очень сильной, просто потащила Игорька за собой (и она знала, что вцепился в неё именно он).
Тут уже закричали и взрослые.
Но до арки оставалось совсем чуть-чуть. Всего ничего.
И она должна была пройти.
За аркой была темнота, но совсем не страшная. Это и впрямь было просто «отсутствие света», как в коридоре их коммуналки, где Юлька знала каждую половицу, каждый косяк, каждый шкаф и каждый отклеившийся кусок обоев. В этом коридоре было не встретить никаких приключений, ни страшных, ни опасных, никаких. И призраков в нем не водилось также.
Вот такая же привычная домашняя темнота ждала её и за аркой.
Юлька шагнула в неё, словно погрузившись в тёмное и тёплое ночное море. Она никогда не бывала на море, но почему-то не сомневалась, что оно должно ощущаться именно так.
И было совсем не страшно.
А ещё миг спустя тишина и темнота исчезли. Раздались звонки, так похожие на трамвайные, раздались голоса, тьма исчезла, хлынул свет, и Юлька, сдернув повязку с глаз, увидела просторную площадь, знакомый силуэт Петропавловки впереди, ещё более знакомый особняк Кшесинской по правую руку и могучий изгиб спины Кировского моста слева. Игорёк, правда, этот мост всегда называл Троицким.
А за их спинами, там, где возвышался дом Игорька, дом, где жили профессор Онуфриев с Марией Владимировной, и где — временно, конечно — жила и она, Юлька, возвышался собор. Не особо выдающийся, не Исаакий и не Смольный, деревянный.
У собора толпилась куча народу, и одета она была совсем не так, как привыкла Юлька: женщины в длинных, до земли, платьях и непременных шляпках или платках; мужчины в военной форме или военного же покроя сюртуках, но куда больше — простого люда в длинных… Юлька не знала, как называется такая одежда, длинные пиджаки, что ли? Многие в сапогах, но немало и в лаптях.
Мимо особняка Кшесинской ползли тёмно-бордовые вагончики трамвая, крохотные, почти игрушечные, раза, наверное, в два меньше привычных Юльке.
А рядом с ней застыл Игорёк. Правда, при этом озирался по сторонам, но делал это медленно, не спеша, словно выглядывая кого-то знакомого.
И тут наконец до Юльки дошло, где они и что с ними случилось.
Ноги у неё чуть не подкосились, она едва не упала — но всё-таки не упала.
Тем более, что Игорёк стоял хоть и подобно статуе в Летнем саду (хотя статуи не крутят головой и не осматриваются), но отнюдь не падал.