Аленкин клад. Повести
Шрифт:
— Да-а, — протянул капитан. — Гадко получилось. Вернется товарищ в Москву и такое о нас распишет…
— Критику признаем объективной, — приуныл Михей Михеевич. — Вы уж не обессудьте нас, товарищи. Иннокентия тоже надо правильно понять…
Капитан и Михеевич извинялись долго, искренне, а когда исчерпали запас слов, заговорила Аленка.
— Забудем эту историю, — предложила она. — Вы только нас в Брусничном высадите и чаем угостите.
Лицо капитана посветлело, сделалось моложе, приятней. Он выскочил из каюты, кому-то что-то шепнул, и на столе появилась отменная
— Выпьем мировую, — предложил капитан. — Иннокентия вы тоже правильно поймите… Мы и сами теперь не знаем, как ему помочь.
Я хотел поинтересоваться, что за человек Иннокентий, но мне помешала Аленка:
— Приглашайте и виновника сюда. Не будем прибавлять ему боли.
— А шо, идея! — оживился Михей Михеевич. — Петр Анисимович, я кликну Иннокентия.
В каюту Иннокентий вошел размякшим, подавленным и, не поднимая большой кудрявой головы, спокойным голосом произнес:
— Простит товарищ — спасибо. Не захочет — готов отвечать.
— Скверно получилось! — приглашая Иннокентия к столу, повторил капитан. — Ну, садись, садись. Товарищи все уже забыли.
Иннокентий тяжело опустился в кресло, поднял голову и ясными глазами посмотрел мне прямо в душу. Большие карие глаза у него затуманились, дюжие плечи вздрогнули, и он протянул мне широкую ладонь. Я с легким сердцем пожал его руку и, заметив, что он снова опустил голову, посоветовал не расстраиваться из-за пустяков.
— Ты лучше кепку одень, — сдавленным голосом попросил Иннокентий. — Не могу смотреть на стриженых. Те двое…
— Янчук! — повысил голос капитан и мягче добавил: — Ну, товарищи, выпьем мировую!
Четыре стакана звянули над столом и, опустошенные до дна, выстроились рядом. Мы с Аленкой дали волю разыгравшемуся аппетиту. Иннокентий, понюхав корочку хлеба, закурил. Капитан и Михеевич тоже задымили.
Время за ужином пролетело незаметно, а когда на ходовой рубке склянки пробили десять, капитан предложил Иннокентию проводить нас в спальную каюту. Иннокентий первым, мы — за ним вышли на палубу. За бортом глухо плескались волны. Под мягким светом луны они казались смазанными маслом.
— Смотрите, звезды купаются! — заметила Аленка. — Красота!
Я, остановившись у леера, загляделся в реку. Крупные звезды действительно перепрыгивали с волны на волну и убегали куда-то назад. Луна расстилала по воде серебристую дорожку. По берегам шумела и шумела вековая тайга.
— У нас тут вольготно, — вздохнул Иннокентий. — Только я перестал замечать эту красоту. Ты уж, паря, не таи зла…
— Бросим об этом, Кеша.
— Это плохо, правда? Такую красотищу и не замечать. А знаешь, почему такое случилось?
Иннокентий помолчал, шумно, как кузнечный мех, вздохнул и, доверчиво обняв нас с Аленкой, поведал о страшной беде. Рассказывал он об этом тихо, с болью, которая, пожалуй, будет всю жизнь терзать его душу. А если и пройдет — не скоро.
В каюте, взволнованный рассказом Иннокентия,
— Ты не спишь?
— Закрою глаза и вижу этих стриженых. Ты скажи: откуда появляются такие звери на земле? У-ух, сволочи!
Аленка еще раз всхлипнула и умолкла. Я, накурившись до тумана в глазах, тоже не мог уснуть. Только закрою глаза, и вижу Иннокентия, падающего к холодным ногам жены, которую бандиты убили на берегу ручья, куда она пришла на третий день после свадьбы полоскать белье.
Глава седьмая
Утром Иннокентий постучал в каюту и сообщил, что мы подходим к Брусничному. Наши сборы были недолгими. Аленка с пустым вещмешком, я с дробовиком и карабином поднялись на палубу.
— Так не пойдет! — засуетился Иннокентий. — Я вам ушицы свеженькой приготовил. Айда на камбуз!
Вкусной ушицей Иннокентий нас угощал от души и сокрушался, что мы не можем справиться с двойной порцией. После завтрака мы втроем вышли на палубу. Свежее утро, чистое небо, умытая, помолодевшая тайга, широкий простор, зовущий куда-то далеко-далеко, — все это настраивало на дружескую беседу, но мы почему-то молчали.
Минут через пятнадцать на отлогом берегу показались деревянные постройки. Танкер заметно начал сбавлять скорость. Матросы по команде боцмана стали готовить к спуску шлюпку. Аленка и Иннокентий тихо разговаривали. Голос Иннокентия мне показался мягким, душевным. Аленка вынула из кармана куртки блокнот, что-то торопливо написала и, вырвав листок, вручила Иннокентию. Он улыбнулся. Аленка тихо спросила:
— Напишешь?
— Ответишь?
— На одно — двумя.
Иннокентий бережно пожал маленькую ладошку Аленки и шепнул ей что-то на ухо. Она кивнула головой. Я не захотел быть «третьим лишним» и отошел к шлюпке.
Танкер, сбавляя и сбавляя скорость, остановился.
— Шлюпку на воду! — скомандовал боцман.
— Всего хорошего, друзья! — прибавил капитан.
Я не заметил, когда Аленка оказалась рядом со мной в шлюпке. Матросы дружно налегли на весла. Шлюпка спорыми рывками пошла к берегу. Аленка повернулась к танкеру и помахала рукой. Я в душе позавидовал Иннокентию и упрекнул себя за нахальство. С нами, мужиками, такое случается: заметим рождение теплого, чистого — и просыпается в душе бес зависти.
Шлюпка носом ткнулась в прибрежный песок. Мы с Аленкой поблагодарили матросов и, подхватив свое имущество, быстренько высадились на берег.
Я шел впереди, Аленка — следом. Минуты через две ее шаги затихли. Я оглянулся. Она стояла лицом к реке и махала рукой.
«А девка, видать, не промах! Да и он парень не лыком шит!»
Аленка догнала меня у огромного штабеля сосен, взяла свой карабин и, как бы сама с собой, заговорила:
— Тяжело человеку. Очень тяжело. Пусть пишет. Ответы постараюсь давать теплые. Ему сейчас так не хватам радости. Говорят, одна капля радости сильнее бочки яда. Это правда?