Алеш и его друзья
Шрифт:
Старая Молли Блюм слушала все эти разговоры в трактире и время от времени, стоя за стойкой, сетовала: «Да, ребята, вот если б Гонсалес завернул сюда, в „Два кактуса“, я бы ему показала!»
Ковбои думали, что старушка шутит, а шериф Киллпатрик не раз серьезно предупреждал ее: «Лучше не говорите так, тетушка Молли. А если он позарится на вашу Марженку и в один прекрасный день впрямь тут объявится?»
У
Но Молли Блюм со смехом отвечала на опасения шерифа Киллпатрика:
«Пусть этот Гонсалес только пожалует! Вот увидите, он ни цента из Марженки не получит, а я огребу вознаграждение!»
И чего только не случается! В один из ненастных вечеров, когда трактир был полон, потому что ковбои праздновали успешно прошедшие конные состязания, дверь распахнулась от энергичного пинка и на пороге появился сам Педро Гонсалес с двумя шестизарядными пистолетами в руках, а рядом стоял его адъютант Кривоногий Пит, тоже вооруженный до зубов.
Достаточно было ему крикнуть: «Руки вверх!» — и выстрелить в воздух, а точнее, в потолок трактира, как ковбои во главе с шерифом безропотно поднялись и встали рядком к стене.
Единственный, кто не поднял рук, была тетушка Молли Блюм. Гонсалес приказал ей открыть неприступную Марженку, а Кривоногий Пит с дьявольским хохотом протянул мешок для добычи.
Старая Молли Блюм преспокойно открыла сейф, и пачки банкнотов вместе с золотом перекочевали в мешок Пита.
Мешок был уже почти полон, а сейф пуст, когда Гонсалес увидел в сейфе какой-то мешочек.
«Ха! — И глаза его алчно блеснули. — Наверняка драгоценности…»
И он приказал трактирщице достать мешочек.
Молли Блюм улыбнулась, протянула руку и шварк мешочек на пол под ноги разбойникам! В нем оказались не драгоценности, а горох…
Гонсалес и Кривоногий Пит поскользнулись и тут же растянулись на полу.
Началась неописуемая свалка, в которой участвовали все ковбои во главе с шерифом Киллпатриком, и вскоре разбойников схватили.
— Это был конец Гонсалеса, мужественная старушка из Скалистых гор перехитрила его, — закончила бабушка, и тут раздался звон колокола, точнее, колокольчика — вернулся Алеш с сумкой, из которой выглядывала белая коробка.
— Этот торт я дарю вам взамен того, что вы хотели подарить мне, — сказала бабушка.
Мы торжественно попрощались и поблагодарили бабушку.
Алеш пошел нас проводить и на лестнице спросил:
— О чем это вы с бабушкой разговаривали, что так смеетесь?
— Бабушка рассказала нам сногсшибательную историю, — объяснил Мирек.
И когда Алеш удивленно вытаращил глаза, Ченда добавил:
— О неком американском Яношике, точнее, о Яношиковой бабушке, только шиворот-навыворот.
Алеш ничего не понял, но это уже не имело значения. Дня два мы еще веселились, стоило кому-нибудь вспомнить бабушкину историю.
Жаль, что Алеш ее не слышал
— Ну, хорошо, — сказал Алеш, — а что будем делать с тортом? Надеюсь, вы не думаете, что я его съем?
Мы, правда, именно так и думали, но все же Мирек предложил Алешу отнести торт в клуб вместе с Чендиной свечой, а завтра после школы мы соберемся в клубе, торжественно его откроем и дадим ему название.
— Верно, — согласился наш вожак, — неплохая идея. Я свои обязанности выполню, а вы постарайтесь до завтра придумать какое-нибудь стоящее название для нашего клуба. Ясно?
— Ясно, шеф, — кивнул Ченда, и, когда мы перед домом Алеша расставались, я видел, что не только Ченда, но и Мирек уже размышляли, как назвать наш клуб.
Прошло еще немного времени со дня отъезда Руженки, открытка пока от нее не пришла, но все равно мне вдруг вспомнилось, как мы говорили о троеборье, которое в конце концов плохо кончилось — вожаком нашей компании стал Алеш. Как в первоначальном троеборье мы провели все виды соревнований, которые предложили ребята, кроме моего: соревнования на сообразительность. И потому я решил, что название для клуба должен придумать я и никто другой, — после ужина запрусь в комнате и буду упорно думать и искать что-нибудь подходящее в своих любимых книгах.
Но когда я пришел домой, в комнате сидела тетя Гермина с кузиной Юлией, и мне сразу стало ясно: вечером у нас будет все, что угодно, только не тишина. Тетя Гермина очень говорлива, папа просто поражается, что бывают такие говоруньи, у них болтливость, видно, в крови.
Говоря так, отец всегда мне подмигивает, он ждет, что мама сейчас взорвется, она и впрямь взрывается и долго-долго объясняет, что она, в отличие от тети Гермины, хоть они и одной крови, болтать попусту не любит. А мы с папой смеемся. Смеемся совсем недолго, потому что когда мама злится, она живо заставляет нас умолкнуть. А когда мы умолкнем, я понимаю, что хоть мама и вступается за тетю, все равно она не больно-то ее любит.
Дело в том, что Гермина ужасно толстая, или, как она говорит, корпулентная, то есть дородная, тучная, это латинское слово тетя с удовольствием употребляет, хотя означает оно то же самое, что толстая. Когда тетя приходит к нам, это сразу можно почувствовать уже в коридоре — такими крепкими духами она пользуется.
А больше всего от тетиных визитов страдает отец. Хоть он и вспыльчив, но имеет право выйти из дома только после ухода тети. Тогда он спешит на свежий воздух, чтобы проветрить мозги и легкие, хотя сам уверял меня, что в Голешовицах чистого воздуха нет. Но он же взрослый, и мама ему не препятствует, он может себе это позволить, и когда отец одевается в передней, то морщит нос, делает так: «пф, пф» — и говорит, что в этом парфюмерном магазине он, того и гляди, упадет в обморок.