Алхимик

Джеймс Питер

Ганн вернул ему такую же кривую усмешку. Он почувствовал себя чуть лучше и набрался храбрости.

— Благодарю вас, сэр. — Любая, даже тщательно завуалированная, похвала от исполнительного директора была исключительно редкой. — У нас есть и другие потенциальные проблемы с «Матерноксом», о которых, я думаю, вам стоит побеспокоиться. Я собирался изложить их на завтрашнем заседании совета.

— Да? — Потеплевшее было выражение начало сползать с лица Кроу.

— Мы выяснили, что еще один сотрудник интересовался номерами серии «Матернокса».

С лица Кроу схлынули последние остатки доброго расположения.

— Кто?

— Мистер

Роули из группы патентов и соглашений. Я всегда чувствовал, что в нем кроется потенциальная угроза.

Кроу сплел пальцы с такой силой, что костяшки побелели.

— Но он же не имеет никакого отношения к «Матерноксу».

— Я знаю.

— Следующие несколько недель будут исключительно важны — особенно если возникнут дополнительные проблемы с «Матерноксом». Нам придется устранить его. Для этого от всех потребуется скрупулезный сбор сведений… даже там, где их менее всего ожидают увидеть.

— Это относится и к дочери Баннермана, сэр?

Кроу бросил на него страдальческий взгляд:

— У вас есть доказательства, что она в чем-то замешана?

— Пока нет, сэр. Но если я их раздобуду?..

Наступило долгое молчание.

— Тогда нам придется рассмотреть их, — наконец сказал Кроу.

В распоряжении Ганна имелась определенная информация, которую он пока не хотел выкладывать Кроу. Она может оказаться козырным тузом в рукаве, который умиротворит исполнительного директора в следующий раз, когда его положение пошатнется… или же она может оказаться пустым местом. Изучение данных о передвижениях машин сотрудников компании показывали, что в понедельник вечером БМВ Коннора Моллоя направился по некоему адресу в Беркшире, который впоследствии был опознан как коттедж Монтаны Баннерман, и не покидал его вплоть до 8:47 следующего утра.

62

Большой остров, Гавайи. Среда, 23 ноября 1994 года

Пеле, богиня извержений, была разгневана. Гнев ее выразился в том, что из глубокого жерла Маунт-Килауеа она сделала котел кипящей лавы шириной две мили, из которого к небу вздымались клыки скал, опаленные пламенем; из него шел удушливый серный запах, и в чистом воздухе клубились ядовитые серые и черные облака дыма, которые затягивали солнце и горизонт, покрывая все окружающее разъедающей росой серной кислоты.

Лава, температура которой превышала две тысячи градусов по Цельсию, текла потоком в милю шириной. Он спускался в океан, неутомимо пожирая все на своем пути, каждый день все дальше и дальше отодвигая Тихий океан и расширяя владения Пеле. Даже когда лава, теряя красное свечение, покрывалась блестящей ребристой серой коркой, температура падала незначительно.

Вулкан был центром горячего участка в Кольце Огня, зажатого между Тихоокеанским, Индо-Австралийским, Евро-Азиатским и Северо-Американским плато. Первым домом Пеле был один из маленьких островков — Ниихау, но богиня моря гоняла ее с острова на остров, уничтожая каждое ее обиталище. Наконец она оказалась на Маунт-Килауеа, где и обосновалась, сделав его своим домом.

Англичанин наблюдал за знакомым, но все таким же величественным зрелищем извержения из окна «лирджета», пока самолет заходил на посадку в аэропорту Кона. Его взгляд следил за густыми клубами дыма. Они были залиты ярким солнечным светом и под напором ветра изгибались и летели к густой растительности острова. На краю кипящего кратера, как хищная стрекоза, завис вертолет,

и полдюжины еще ждали своей очереди занять его место; все были набиты туристами, каждый из которых заплатил по сто пятьдесят долларов за зрелище, которое будет помнить всю жизнь.

Порой кое-кто платил куда дороже, чем намеревался. Всего несколько месяцев назад серная кислота проела рулевое управление одного из экскурсионных вертолетов, и тот с четырьмя туристами на борту спикировал в кипящую лаву. Пеле по-своему давала понять, что проголодалась.

Англичанин давным-давно научился держать в узде свое воображение, но тем не менее он позволил себе роскошь представить, что чувствует человек, падающий в кипящую лаву. Сгорит ли он мгновенно, или же еще у него будет время почувствовать боль, закричать? В последний раз, когда он был здесь, кто-то рассказал ему, что, если сунуть конечность в кипящую лаву, она тут же превратится в шлак и сломается. Он не отличался брезгливостью, но эта картина заставила его передернуться. Худшую судьбу было трудно себе представить.

В этот раз извержение длилось очень долго — началось оно четырнадцать месяцев назад и успокаиваться не собиралось. Это могло привлечь туристов на остров, но серная кислота, падающая непрерывным дождем, не лучшим образом воздействовала на растительность. Небольшие ее количества были несущественны, но столь обильные осадки могут оказывать долговременное вредное воздействие. А вулкан нельзя включать и выключать, как заводную игрушку.

Так же как нельзя включать и выключать людей. Несколько часов спустя англичанин стоял на террасе «Ритц-Карлтон-отеля», рассеянно размышляя о чем-то, пока стоящий рядом гаваец разглагольствовал, полный желания доставить удовольствие важному иностранцу. Невысокий, смуглый и аккуратный, в легких полотняных туфлях, он напоминал англичанину хорька. Виной тому были главным образом его глаза — маленькие и карие, они непрестанно, как бы не в состоянии остановиться, сновали по сторонам — словно их обладатель боялся какой-то шайки. «Ты маленький хитрый ублюдок, — подумал англичанин. — Ты прокрутил какую-то мелкую аферу и нажился на нас, но меня это не волнует».

Тон гавайца изменился.

— Вас что-то беспокоит? — спросил он.

— Беспокоит? — откликнулся англичанин. — Нет, меня ничто не беспокоит. — Он положил руку на плечо собеседника и дружески похлопал его.

Под террасой колыхались кроны пальм, которые на фоне ночного неба выглядели черными картонными силуэтами. Вдруг они затрепетали под внезапным порывом крепнущего ветра, затрещали так, словно по их листьям били струи дождя. В ровном гуле разговоров в холле за их спинами наступила мгновенная пауза, и англичанин повернулся, скользнув взглядом по элегантной обстановке помещения.

Люди группами стояли и сидели, расположившись на белых диванах в глубоких креслах. Американцы, японцы, гавайцы. Многие мужчины были в смокингах или черных костюмах, хотя кое-кто предпочитал яркие открытые гавайские рубашки. Женщины были в броских нарядах: некоторые в длинных платьях, другие в юбках с разрезами чуть ли не до пупка — но все переливались драгоценностями. Англичанин нахмурился, видя, как изменились все требования к одежде, какое тут смешение «дресскодов». За эти годы он много где бывал, в самых разных обществах со своими правилами приличия, и теперь представлял собой самый худший вид сноба, каким только может быть человек, так сказать, сделавший сам себя.