Алитет уходит в горы

Семушкин Тихон Захарович

Прекратив преследование кита, но не теряя его из виду, спаренные вельбот и байдара ходили по кругу.

– Пусть потаскает пузыри, - сказал Лёк.

– Пусть помучается, - добавил Ильич.

Они накрошили "папуши" в трубки и закурили.

– Быстрая охота, - пыхнув трубкой, сказал Ильич.

– Очень быстрая. А ты помнишь, Ильич, как я трое суток гонялся за китом? Теперь мы быстро управимся.

– На праздник кита надо Лося позвать. Если бы не он, охотился бы с "верхними" людьми, а у них, должно быть, моторов еще нет, так и не довелось бы

мне посмотреть хорошей охоты. А теперь вот молодым стал. Видел, как я направлял вельботы?

– Хорошо стреляли люди, - подтвердил Лёк.
– Без промаха. Туда, куда нужно.

Вельботы рассредоточились, и всюду, словно переговариваясь о хорошей охоте, стучали моторы.

Раненый, измученный кит таскал за собой восемь пузырей, нырял с ними в глубину, но они тянули его на поверхность моря.

Покурив, Лёк оторвался от вельбота и вновь пошел на кита.

– Гарпун!
– крикнул он и, бросив руль, побежал с кормы на нос байдары.

Теперь он сам выпускал длинный ремень от пятнистого пузыря. Ремень заскользил у него в руках. Выпустив его много метров, Лёк задержал ремень, и кит потащил байдару. Русаков выключил мотор.

– Кататься поехали на ките!
– весело крикнул Лёк. Все гарпунщики улыбались, и лишь Русаков с опаской поглядывал на кита.

Почувствовав, что кит пошел в глубину, Лёк быстро выкинул пятнистый пузырь.

– Мотор!
– крикнул он Русакову.

Мотор фыркнул, и новый рулевой направил байдару вслед за пятнистым пузырем. Лёк, свесившись с носа байдары, вытянул руки, чтобы схватить этот пузырь. Он с ходу вцепился в него и стал выбирать ремень в запас, чтобы кит, рванувшись, не утопил байдару. Но он плыл на поверхности и тащил ее за собой.

Лёк держал ремень в руках, как вожжи, словно ехал на оленях. Кит то бросался в открытое море, то плыл вдоль берега, то вновь поворачивал, а Лёк крепко держал ремень, и байдара, рассекая воду, неслась вслед за зверем. Наконец кит круто повернул и пошел на прибрежную отмель.

– Тащи! Тащи!
– кричал Лёк, весь сияя.

Кит выбросился на отмель недалеко от селения и замер. Половина его гигантской туши оказалась на гальке. Толпы людей окружили его. Подошли вельботы, и тут же началась разделка туши. Прибежали и ревкомовцы.

– Ну, Русаков, поздравляю тебя с успешной охотой, - сказал Лось. Расскажи, как там у вас все это происходило.

– По-о-о-том! Я еще не при-и-шел в себя. Ду-у-уша в пятках все еще сидит.

– Неужели так страшно?
– улыбаясь, спросил Лось.

– Разве можно та-а-ак? Они на спину на-е-е-езжают киту. Думал, щепки останутся от байдары. Шу-утишь ты! Кит! Пу-у-у-шки надо кито-о-бойные!

Разделка кита шла быстро. Десятки людей, вооружившись острыми ножами, ползали по голове кита, как мухи. Вот уже обнажились нижние челюсти кита, как два телеграфных столба. На огромном языке кита стояла толпа человек в пятьдесят.

– Большой праздник будет!
– сказал Лёк, обращаясь к Лосю.

– Сначала закончим наше собрание, а потом и праздник устроим.

Лёк, заметив радиста Молодцова с фотоаппаратом,

закричал:

– Не надо это! Не надо! Убери!

– Почему "убери"? Что такое?
– спросил радист.

– Нельзя, - твердо сказал Лёк.

Молодцов, махнув рукой, приготовился снимать. Лёк подбежал к нему, взялся за треногу, сдвинул аппарат и строго сказал:

– Нельзя!

– Никита Сергеевич!
– крикнул Молодцов.
– Не дают снимать!

– Почему, Лёк, нельзя?
– спросил Лось.

– Один раз я убил кита, и американы вот так сделали. Потом три года я не видел кита. Нельзя.

– О, тогда другое дело!
– согласился Лось.
– Убери, Илюша, аппарат.

– Чепуха какая, Никита Сергеевич, - недовольно проговорил Молодцов, опять нацеливаясь фотоаппаратом.

– Нет, не чепуха. Убери свой аппарат!
– сердито сказал Лось.

И Лёк по достоинству оценил поступок Лося.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Конференция продолжалась три дня. Она действительно превратилась в праздник большого говоренья. Еще никогда на этом берегу не собиралось такое множество людей. Говорил один человек, и все слушали; говорил другой, третий, и опять все слушали. Даже Омрытаген, который никогда не собирал больше трех слушателей, теперь говорил для всех.

"Ого! Все-таки и меня слушают!" - подумал он с гордостью.

Люди говорили о родовых советах, о торговле, о русском докторе, о школе, о морском промысле и о китобойных ручных пушках, из которых, как из ружья, можно издали стрелять гарпуном. Говорили о моторной байдаре Лёка. Говорили о жизни и как ее лучше устроить. Каждый говорил о том, что считал самым важным.

Ваамчо долго рассказывал о своей жизни, о своих взаимоотношениях с Алитетом. Он рассказал всем людям, как Алитет когда-то залил его приманки керосином, как шаман обманул его, приказав сжечь бумажку председателя на костре. Об этом он говорил с возмущением, смело и решительно.

И люди удивлялись:

"Ай, каким храбрым сделался Ваамчо!"

После заседания Лось позвал Ваамчо в кабинет и, пожимая ему руку, сказал:

– Молодец, Ваамчо! Хорошо выступил. Так вот и нужно бороться за новую жизнь. Вот такие люди, которые борются за правду, за справедливую жизнь, коммунистами называются. Хочешь записаться в партию коммунистов?
– Лось на секунду задумался и, решив, что, может быть, слово "партия" еще непонятно Ваамчо, добавил: - Понимаешь, в артель коммунистов.

– Очень хочу. Лось. Очень. Мне еще Дворкин - мой постоянный друг много рассказывал про коммунистов. Я сделаю так, как советуешь ты. Ты правильный человек. Правду жизни я долго не видел даже издали. Теперь близко вижу ее. И сворачивать назад теперь не буду.

– Я хочу сделать тебя уполномоченным ревкома по всем стойбищам северной части уезда. Будешь иногда ездить по родовым советам и рассказывать, как нужно работать. Учитель Дворкин тебе будет помогать. Понял, Ваамчо?

– Хорошо, Лось. Я согласен. Теперь мне можно ездить. Хорошая упряжка собак Алитета теперь перекочевала ко мне.