Алитет уходит в горы
Шрифт:
— А вы куда идете? — перебил его Алитет.
— На праздник говоренья велели приходить.
— Хе! И ты, Омрытаген, на праздник говоренья? — ехидно улыбнувшись, спросил Алитет.
Он хотел им сказать, что они глупые, зря подошвы стирают, но, лишь подумав об этом, сказал совсем другое:
— Идите, идите! Все идите. И Ваамчо собирается. Только захватите с собой учителя. На русский праздник без русского не примут, зря, проходите, — а про себя подумал: «Хорошо, хорошо. Пусть уберутся отсюда все. Будет совсем безопасно встретиться с Брауном».
Путники кивнули головой
В Энмакае их встретил Ваамчо, и все они, шумно переговариваясь, направились в школу.
— Дворкин! — сказал Ваамчо. — Пришли. Вот они. Теперь можно выезжать?
— Садитесь, садитесь, товарищи, — приветливо приглашал Дворкин, подставляя делегатам стулья. — Попьем чайку и поедем. На вельботе поедем.
Омрытаген и Пиляк посматривали на русского учителя и робко стояли, не решаясь сесть.
— Садитесь! — сказал Ваамчо и сам сел на стул с таким знанием дела, что гости удивились.
Они напились чаю с хлебом, который они считали лакомством, и Дворкин начал собираться в дорогу.
Омрытаген и Пиляк слышали уже об энмакайском самоходном вельботе слух быстро идет по берегу. И теперь их нетерпение скорей увидеть этот самоходный вельбот разгорелось до предела.
Уакат в ситцевом платье с важным видом внесла чайник и кружки. Она ходила так, как будто она была хозяйкой всей этой деревянной яранги. Вернувшись, она спросила:
— Дворкин, а женщины не поедут на этот праздник?
— Это праздник говоренья. Там будут только мужчины, — важно заметил Ваамчо.
— Ничего, Уакат, потом будет отдельно и женский праздник. Теперь собираются только охотники-зверобои, — добавил Дворкин.
— А мы, энмакайские женщины разве плохие охотники? Ты не видел? лукаво спросила Уакат.
— Ты слишком многоговорливой стала! — рассердился Ваамчо и, взвалив мотор на плечо, пошел к берегу.
На море сталкивали вельбот. Женщины, подростки, ребятишки, облепив вельбот, с трудом волокли его. Подбежал Омрытаген, и сразу вельбот легко заскользил килем по костяным китовым подкладкам. На берегу, поводя носами, сидели собаки.
Тыгрена, стоя около своей яранги, следила за отходящим вельботом и с грустью думала:
«Радость жизни пришла к нам. Веселыми становятся. Уйду я от Алитета. Не поеду с ним в горы. Пусть едет Наргинаут… А куда я пойду? К учителю? Следить за жирниками и скоблить деревянный пол? Не пустит Уакат. Она, пожалуй, привыкла к этой школьной яранге. К кому же мне пойти?.. Почему Ваамчо не хочет взять вторую жену? У него ведь теперь еды хватит. Две нарты собак завел! Моторным человеком стал. Сильным человеком стал. Не хочет. Новый закон не велит вторую жену брать. Глупый он, Ваамчо».
Из школы выбежала Уакат в блестевшем на солнце пестром, ярком платке. Она пробежала к берегу, будто там выезжал на охоту сам Туматуге.
«Привыкает к матерчатым одеждам. Наверное, учитель велел ей носить такое платье. Не хочет ли она стать женой белолицего?» — подумала Тыгрена.
Вельбот покачивался на воде. Омрытаген и Пиляк сидели на поперечной скамеечке и неотрывно, с суеверным страхом следили за Ваамчо, устанавливающим мотор. В колодце вельбота плескалась
— Смотри, смотри, Пиляк! — тихо сказал Омрытаген. — Пьет мотор.
Ваамчо завинтил пробку, обеими руками пошевелил голову мотора — диск.
«Гм, — удивился Омрытаген, — Ваамчо научился таньгинскому шаманству. Недаром он стал начальником».
Готовя мотор, Ваамчо отлично знал, о чем думают сейчас Пиляк и Омрытаген. Он чувствовал на себе их взгляды и поэтому неторопливо, замедляя каждое движение показывал свое умение обращаться с такой замысловатой штукой.
Ваамчо обвил голову мотора тонким ремешком и, держа конец в руке, крикнул учителю, сидевшему на корме, у руля:
— Готово, Дворкин!
Ваамчо с силой дернул шнур — мотор кашлянул, фыркнул, и вельбот пошел, быстро удаляясь от берега.
Пиляк и Омрытаген схватились за руки и смотрели с удивлением то на Ваамчо, то на мотор.
А мотор словно пел какую-то песню. Может быть, он пел про новую жизнь, про новый закон? Будет что рассказать, когда вернется Омрытаген к себе!
А в это время в квартире Русакова происходило совещание. У него были председатель родового совета Анчоу, моторист Тэвлянкау и вновь избранный председатель зверобойной артели — старый Лёк. Все они сидели за столом и разговаривали о предстоящей поездке в ревком. Русаков повторил еще раз, какие вопросы там будут обсуждаться.
— Во-о-от Анчоу обязательно до-о-олжен поехать. О родовых советах там будет разговор.
Тэвлянкау согласился принять участие в разговоре, как лучше охотиться на морского зверя.
Лёк сидел молча и не выказывал недовольства на своем лице. Не всякий может скрыть то, что делается у него на сердце. Лёк сердился очень сильно, а заметить этого никто не мог.
— Так во-о-от, товарищи, решили? — спросил в заключение Русаков.
И тогда с обидой в голосе Лёк заговорил:
— Нет. Не решили. А я? Или ты, Русаков, не слышал, как вот на этом самом месте Лось звал меня в гости? А? Про Тэвлянкау я что-то не слышал, чтобы Лось звал его. Ты забыл? Я помню. Если там будут говорить об охоте на морского зверя, как будут говорить без меня? Разве я перестал быть великим ловцом? Или ты думаешь, что Тэвлянкау знает охоту лучше меня? Не-е-ет! Он не знает. — И, обратившись к Тэвлянкау, он строго спросил: Тэвлянкау, ты убивал когда-нибудь шла?
— Нет, Лёк, я не убивал кита.
Лёк торжествующе смотрел на Русакова, ожидая, как русский купец выпутается из создавшегося положения.
Но Русаков молчал, словно он действительно был озадачен Лёком.
— Вот видишь, — продолжал Лёк, — а я убивал. И не одного кита я убил за свою жизнь. Сколько китовых праздников я справил! Я тоже поеду на праздник говоренья. Нельзя без меня. Я председатель артели.
— Лёк, я предложил э-э-э-это, потому что Тэвлянкау — сам моторист.
— Пусть Тэвлянкау едет на вельботе, а я — на своей байдаре. Только моторного человека у меня нет. А-а-а! — застонал Лёк. — Не научился все еще мой парень.