Алло, милиция?
Шрифт:
— Проходил мимо и забыл.
— Убиваешь меня! А Короткевича ты хотя бы не забыл? Или Василя Быкова?
Не желая падать лицом в лужу, тем более — его нос находился уже в сантиметре от той лужи, Егор вспомнил имя литератора-диссидента, о котором слышал в КГБ.
— Не смейся. Лучше почитай мне Бородулина.
Без всякой паузы, словно весь день готовилась, Настя принялась декламировать:
Мы больш сваёй ахвярнасцю вядомы,Мы, беларусы,Мы — народ такі.Ахвотна забываем, што мы,Хто мы.ЗгадаюцьНашай памяці вякі[2].
А ведь белорусы — самые близкие родичи русских,
— Насть… Бородулин в школьной программе, нет?
— Конечно! И этот стих — в числе рекомендованных. Хоть он на грани дозволенного. Нас учат втолковывать школьникам про великую новую общность — советский народ. А не про особенности белорусской нации.
— Тогда расскажи что-нибудь… Нешкольное.
Они перешли через Немигу.
— Ладно. Слушай. Только — никому. Одну из наших по инстанциям таскали за это стихотворение.
— Могила.
Девушка задумалась буквально на пару секунд, вспоминая слова. Снежинки падали на непокрытую рыжую шевелюру.
Мой товарищ, в смертельной агонииНе зови понапрасну друзей.Дай-ка лучше согрею ладони яНад дымящейся кровью твоей…
Последние слова о том, как солдат снимает и присваивает валенки со своего всё ещё живого друга, потому что "нам ещё наступать предстоит", Настя выговорила глухо, печально, словно через силу.
— Понимаешь? Зою обвинили в том, что она публично на филфаке прочитала стихотворение, воспевающее мародёрство. Но ведь в этих словах — настоящая правда жизни! Жестокая — да. Тысячи людей переписывают «Мой товарищ, в смертельной агонии…» от руки, учат наизусть. Как песни Высоцкого — переписывают друг у друга на магнитофон, а «Мелодия» как издевательство выпустила единственную пластинку с «Утренней гимнастикой».
— Это тоже были стихи Бородулина? Про валенки?
— Ты что! Ион Деген. Танкист. Белоруссию освобождал. Подробностей не знаю, его никогда не включат ни в программу средних школ, ни вузов.
— Думаешь?
— Конечно. Вспомни слова Высоцкого, «поэты ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души». Наши из школьной программы — забронзовевшие, что душами, что пятками. Не порежутся. Бородулин и Короткевич — исключение. Может, ещё несколько. Даже Купала и Колас, написавшие гениальные стихи в начале карьеры, позже они умерли для меня как поэты, раскатанные катком соцреализма, — она резко переменила тему на ещё более скользкую. — У тебя есть коротковолновый транзистор?
— В Речице был. В общаге — ну как я его буду слушать?
— У нас в Гродно два. Папа предпочитает «Немецкую волну» и «Свободу». Я — что полегче, «Голос Америки» и Би-Би-Си. В Гродно совсем не такие мощные глушилки как в Минске. А ещё идут программы польского телевидения. Польское радио слушаем, оно вроде как из братской социалистической страны, но не совсем советское. «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады» по много часов в день.
—
— В Минске мне светит только учительство в средней школе. А в Гродно на базе пединститута открылся университет. Закончу с отличием филфак, поступлю здесь заочно в аспирантуру. Работать буду в Гродно, преподавать. Не волнуйся! Мне ещё полтора года в Минске жить, успею тебе надоесть.
Здесь полагалось опровергнуть, сказать «ну что ты такое говоришь», Егор же всё перевёл в шутку «ах, испугала». Это было не то продолжение, что ожидала Настя, но та смолчала.
За разговорами они дошли до театра. Сдали верхнюю одежду в гардероб, и девушка тут же «включила экскурсовода».
— А знаешь, что в этом здании до революции была синагога? В Минске больше половины населения составляли евреи. Через два дома — вообще историческое место, там подписан акт о независимости БНР, Белорусской народной республики. Правда, её вожди написали лизоблюдское письмо кайзеру, и большевики их предали анафеме. Ну, а в Пищаловском замке ты наверняка был, это же следственная тюрьма.
Егор видел старинный замок с зубчатыми башенками, когда ходил в билетные кассы днём, сейчас второй раз — в свете уличных фонарей, но даже не подозревал, что внутри скрывается следственный изолятор. Как он ни пытался постичь мир, куда его забросило из 2022 года, всё же сохранялись огромные лакуны в знаниях. Даже странно, что Настя не замечает, насколько её парень порой совершенно не ориентируется в банальных вещах. Конечно, о провале в памяти можно признаться и ей. Но так не хотелось бы! Это к КГБ он прикован прочной цепью — до роспуска этой спецслужбы при развале СССР. Отношения с диссидентствующей филологиней наверняка прервутся раньше, и не факт, что безболезненно для неё. А обиженные девушки злопамятны. Кто знает, как она использует эту информацию.
Сам спектакль её привёл в восторг. Настя вживую увидела легендарных артистов, кумиров студенческой молодёжи. Сюжет был чрезвычайно незамысловат, шутки простые, вытянули спектакль режиссура и актёрская игра.
Когда прогремели заключительные овации, и публика двинулась к выходу, Егор шепнул ей на ухо:
— А ты бы хотела, чтобы еврей Ширвиндт и другие актёры говорили по-белорусски, как в оригинале у Макаёнка?
— Конечно! Жаль, ты бы ничего не понял. Я вообще подозреваю, что ты не учил в школе белорусский язык и литературу.
— Правда?
— А порой похож на американского шпиона. По-английски свободно лопочешь и при этом теряешься в элементарном. В общем, как выполнишь задание, забери меня с собой на Манхэттен!
Иллюзия, что подруга не замечает странностей поведения, улетучилась как дым. Но то — Настя, отбившая парня в схватке у соседки по комнате и предельно лояльная к трофею. Что же подумает Инга, определённо не склонная к снисходительности?
х х х
Вместо санкции прокурора Лёха приволок лом и сумку с громыхающими железяками. Сторож гаражного кооператива около Восточного кладбища моментально опознал Томашевича по фото и показал гараж — второй с краю в среднем ряду.