Алмаз темной крови. Книга 1
Шрифт:
Оставив позади Окку, врач и танцовщица направились вдоль больничных стен, к каналу. Некоторое время Аурело расспрашивал Амариллис о том времени, которое она провела в доме мага, узнав о школе Нимы, одобрительно покачал головой; эти вопросы о прежнем, милом времени, успокоили Амариллис и она почти перестала ежиться под цепким, едким взглядом маленького человечка.
— Ты сказала, что из всей вашей труппы сильнее прочих пострадал граф Бреттиноро?
— Кто?! А, Лорка… Да, он почти сразу свалился. Неудивительно, такой-то… рыжий.
— И ты даже при таком количестве работы находила для него время? Похвально.
— Обычным, мессир. Утром я его умыла, он все ныл, что вода грязная и холодная, от еды отказался — мол, не желает быть нахлебником и все такое. Потом дала болеутоляющие капли, подходила изредка… он сидел в постели, кусал пальцы — потому как все ногти под корень сгрыз — да мух считал.
— Это как?
— Извините, это у меня на родине так говорят. Бездельничал, в общем. Но с крайне вдохновенным видом.
— Дальше что?
— Из всего обеда соизволил только хлебца погрызть со скорбным видом. Потом было много работы, я только на пару раз на минутку подбегала. К вечеру потише стало, я ему дыни принесла, холодной. Думала, при такой жаре соблазнится. Куда там… Запросил пить, а пока я ходила, зачем-то окно закрыл, на задвижку. Я даже поцарапалась, пока его открыла. Потом… потом умирал младший сын госпожи Элиссы. Ох… тяжко умирал… не хотел.
— Не отвлекайся.
— Когда я вернулась, этот охламон успел выпить грязную воду и просил принести еще. Сразу выпил и улегся спать. Уснул сам, без венониных трав.
— Ты принесла ему грязной воды? прямо из канала, что ли?
— Нет, принесла-то чистой; так палец поцарапанный в стакане ополоснула, а воду поменять не успела. Позвали…
— Ополоснула, значит… И это все?
— Да. Ничего не утаила и ни о чем не умолчала.
— Ты чересчур дерзка на язык, дева. Но это твоя беда, а не моя. Можешь отправляться обратно, работа не ждет.
В больницу мэтр Аурело возвращаться не стал. Какой в том прок? Наблюдать больных, находящихся в разных стадиях умирания? На это он нагляделся десять лет назад. Попытаться еще раз остановить страшное поветрие силой своей воли? Пробовал уже… не вышло. С чумой в Одайне получилось, а на тихий ветер силенок не хватило. И если он, Аурело Фрасто Хейм, коего, в бытность его студентом медицинской академии славного Арзахеля справедливо прозвали «гвоздем в заднице» — и за рост, и за исключительную въедливость, и за любовь задавать профессорам каверзные вопросы, — так вот, если он и стал светилом медицины, так вовсе не из-за несомненных чудотворных способностей, а благодаря умению размышлять. И не бояться проверять результаты размышлений на практике.
Мэтр Аурело остановился в доме мессира Окка. На предложение приготовить лекарство для младшей сестры эригонский врач ответил восторженным согласием. Вечером этого же дня кашляющая кровью девушка получила из рук мэтра Аурело стакан с прохладной, подслащенной водой; на следующее утро мессир Окка мало что не валялся в ногах у коллеги, благодаря его за спасение девушки, которая впервые за последнюю неделю согласилась поесть, правда, с одним условием: чтобы ей читали вслух письма от жениха, младшего помощника капитана на одном из суртонских императорских кораблей; сказать по чести, она его очень любила — сопротивлялась
— Поверьте, мэтр Аурело, никакие слова не могут выразить и сотой доли моего восхищения вашим мужеством, — повторив это выражение по крайней мере пятый раз за вечер, Сириан поднял бокал темно-солнечного вина, созданного на лучшем винограднике его тестя, и поклонился гостю.
Мессиры доктора навестили дом ратмана уже изрядно заполдень, в то время, когда тихий ветер был наименее опасен и можно было появиться на улице, не опасаясь, что тебя без лишних церемоний сцапает полуденный патруль. Ратман принял гостей у себя в кабинете, там же был накрыт стол для ужина — не парадно, но достаточно изысканно, чтобы привередник Аурело не воротил нос. Какое-то время они сдержанно обсуждали городские дела: все шло своим чередом, не так плохо, как в прошлый раз — но могло быть и лучше, ведь присмотр присмотром, но не мешало бы еще и лекарство хоть какое-нибудь… Из контадо новости терпимые, в рабочих слободках тоже пока порядок, в самом Эригоне… ну, где как. Кто знает, сколько эта напасть продлится — хватит ей прежних двух месяцев, или нет. На протяжении всего разговора сдержанный Окка с трудом подавлял желание сменить тему, и заговорить о вещах действительно важных.
— Благодарю вас, ратман, и в свою очередь прошу поверить, что я ее нисколько не заслуживаю. Поскольку мне тихий ветер ничем не грозит, то и в моем пребывании здесь нет никакого героизма.
И, отвечая на невысказанный вопрос собеседников, продолжил:
— Мой дед принадлежал к народу темной крови; в его ремесле это добавляло, так сказать, декоративности. Он был палачом, не один десяток топоров схоронил. А иначе я сидел бы сейчас в Иреме, не помышляя о путешествиях. Я врач, и слишком хорошо знаю, насколько драгоценна и беззащитна жизнь, чтобы вот так запросто ею разбрасываться. Прошу передать мою неизменную благодарность вашему уважаемому тестю, господин ратман, — вино у него превосходное, настоящий солнечный мед.
Сотрапезники помолчали; двое переваривали услышанное, третий попросту наслаждался вином.
— Мэтр Аурело, — обратился к гостю Сириан, — судя по тому, как мессир Окка ерзает в кресле — чего я за ним отродясь не замечал, даже во время прошлой эпидемии, — а значит, волнуется и с трудом сдерживает свое нетерпение, вы пришли ко мне по делу.
— Вы совершенно правы. Не буду вас утомлять ненужными подробностями, но похоже что я нашел средство от этого недуга.
От такой новости даже Сириан удивился.
— Вы понимаете, о чем говорите, мэтр? Я преклоняюсь перед вашими познаниями, но…
— Преклонение не обязательно, вполне достаточно доверия. Я вас не обманываю. Первый случай исцеления произошел в городской больнице, не далее как позавчера вечером. Второй — в доме мессира Окка. Целители были разные, но вот лекарство в обоих случаях — одно и то же. Признаюсь честно, я приехал в Эригон в надежде найти хоть какое-то средство облегчить эту хворь, я никак не мог простить ей моего поражения десятилетней давности, но я помыслить не мог, насколько быстро это произойдет. Это чистой воды везение… и моя наблюдательность.