Алмазная Грань

Тимина Светлана

Фонящий зумм селекторной связи заставил Ларису нервно выпрямиться, едва не выронив папку снрва.

— Каменский где?! — грубо рявкнул полковник Харченко. Его манера говорить, в частности, интонация, иногда напоминали блатную феню.

Лариса сглотнула. Ее голос дрожал.

— Он здесь. Я…

— Какого он там? Быстро в кабинет!

Максиму стал неприятно оттого, в каком тоне глава министерства говорит с женщиной. Подумал даже, что после чествований и задушевного разговора осторожно намекнет ему на офицерскую честь. Крутой нрав полковника

был известен многим, и Серега уже жалел, что устроил свою жену на столь нервную должность.

— Кушай шоколадку, — улыбнулся расстроенной девушке. — Все образуется.

Вошел в кабинет, все еще пребывая в приподнятом настроении. Наконец-то настал его звёздный час. Сейчас ему, конечно, попеняют для профилактики на самоуправство и нарушение субординации, но затем… Похоже на своем автомобиле, предусмотрительно припаркованном на ведомственной стоянке ещё вчера, уехать не удастся. Новые звезды на погонах принято обмывать коньяком до состояния полного нестояния.

Максим не стал ожидать на пороге кабинета. Пошел прямо к столу, пряча торжество за добродушной улыбкой. А ведь не ошибся же! Харченко стоит у бара с бутылкой марочного коньяка в руках, на столе — два бокала.

Каменский отдал честь, не удивившись, когда его приветствие проигнорировали. Сесть ему тоже не предложили, но согласно торжественному моменту, лучше было стоять.

— Рассказывай, — устало махнул рукой Харченко, наполнив бокал коньяком. Сел, залпом осушил его и расстегнул верхнюю пуговицу кителя, не глядя на визитёра.

— Господин полковник, да рассказывать, собственно, нечего. Все материалы приобщены к делу. Наконец-то у нас есть все основания взять Работорговца за жабры, и…

Кулак Харченко с такой силой опустился на столешницу, что, показалось на миг, зазвенели оконные стекла, и пустой бокал опрокинулся, с глухим звоном покатился по лаковой столешнице. К подобному Каменский оказался не готов.

Как и к дальнейшему.

— Послушай, ты, гнида! — поджав губы и растягивая слова, произнес Харченко. — Ты совсем страх потерял? Ты что, мудак, охренел? Что ты сделал, ты понимаешь?

Выдержка — главное оружие мужчины, особенно майора милиции. Именно поэтому Максим не запнулся, переваривая услышанное, и не начал лепетать оправдания. Только выпрямил спину, глядя прямо в глаза полковника — несгибаемый, храбрый, уверенный в собственной правоте.

— Я отдаю себе отчет в том, что действовал не по уставу. Но когда мы его соблюдали? В этом случае наша раскрываемость была бы равна нулю…

— Ты, щенок, меня учить вздумал?

Харченко внезапно вскочил с места, опрокинув тяжелое кресло. Его круглое лицо побагровело, а выпученные глаза метали молнии.

— Это не просто залет, майор. Ты допрыгался. Да ты…

Каменский не отступил назад и не попытался остановить полковника, когда тот, пошатываясь и неосознанно держась за сердце, подошел к нему. Только напряг все мышцы тела, готовясь даже принять удар. Понятно было, что за самоуправство ему вставят по первое число,

но реакция, мягко говоря, была чрезмерной.

— Ты организовал налет на того, на кого не мел права даже вякать! Сфабриковал улики и думаешь, тебе с рук сойдет?! Ты ничего не попутал, дебил?

— Улики, — повторил Каменский, не изменившись в лиц.

Даже тогда, когда пришло осознание. Шокирующее своей несправедливостью, болезненное… поглощающее.

— Какие улики? Моли бога, гнида, за то, что я отмазал тебя от следствия и суда! Зато, что ты просто сейчас летишь на хер из рядов доблестной милиции… и что я не грохнул тебя прямо здесь, как неадеквата, посмевшего устроить покушение на Михаила Милевского!..

Тяжёлая, потная ладонь Харченко вцепилась в плечо Макса. Рывок, и планка погона, оторванная, полетела на пол. В следующие несколько секунд та же участь постигла вторую.

Харченко вновь схватился за сердце и отошел к столу, уперся в него ладонью.

Милевский перевел взгляд на майорские пионы, валяющиеся на зеленом ковровом покрытии. Смотрел, стараясь не позволить огромной чёрной дыре внутри поглотить его прямо здесь и сейчас.

— Сколько? — не замечая побелевшего лица полковника, его хриплого дыхания, спросил, не надеясь на ответ. — Сколько это тварь вам всем заплатила, чтобы выйти сухим из воды?! Чтобы вы уничтожили улики и того, кто знает правду?

— Вон! — заорал Харченко, вновь ударяя кулаком по столу. — Вон, пока я не пустил тебе пулю в лоб за попытку нападения!

Каменский вышел прочь. Выдержка спасла его на этот раз. Ровно настолько, чтобы выйти, подмигнуть Ларисе, которую тут же вызвали в кабинет, пройти в большой коридор министерства…

— Максим Игоревич, вы немедленно должны сдать табельное оружие и подписать бумаги… с сегодняшнего дня вы не являетесь более сотрудником правоохранительных органов, — преградили ему дорогу двое министерских служащих.

Максим криво усмехнулся. Проигравший, дошедший до края пропасти, он ни за что не собирался им показывать, какой переворот только что произошел у него внутри.

— Конечно. Уладим эти формальности.

Тьма завертелась, поглощая, стирая все, что ранее казалось правильным, неоспоримым. Подменяя понятия и запускающая в сознании мужчины отравленные черные побеги.

Я проиграл системе.

Теперь моя цель — выжить. Потому что никому не нужен такой опасный свидетель. И надо начинать выживать уже прямо сейчас…

…Молния прошила темный свод беспамятства, осветив все вокруг призрачным светом.

Он не погас, и я открыла глаза. Не понимая, где нахожусь, заплакав от боли в правом плече и легком. Руки и ноги с трудом слушались меня.

И тут в мою спасительную темноту ворвались звуки. Писк аппаратуры, топот ног, чьи-то крики. Я испуганно оглянулась, пытаясь сфокусироваться.

Несколько белых халатов. Щупают пульс на шее, пытаются посветить фонариком в глаза, удерживают, не позволяя встать.