Алоха, мой друг
Шрифт:
– Но ведь он заботливый человек! – заметила Лана. – Не отзывайся о нём настолько грубо. Он желает добра, я верю.
– Нет.
– Как же тебе доказать, если ты упрямишься? Вот скажи, как ты к нему относишься?
– Причём здесь моё отношение?
– Если выказываешь пренебрежение и относишься к отцу как к врагу, то не поймёшь, что он действительно старается до тебя донести.
– Я не прав?
– В ссоре оба делят вину пополам. Кто-то должен сделать шаг к примирению.
– Мне сложно.
– Ему не легче. Что же насчёт
– Тебе и впрямь интересно?
– Да!
Кеоки убежал в джунгли, а когда вернулся, на груди Ланы уже висели раковины. Он показал ей пару картин с водопадом и речкой и с выдуманной птицей, у которой были фиолетовые перья и большой хохолок.
– Красиво изображаешь!
Кеоки подзадорил её комплимент. Он выразил благодарность.
– Сегодня я буду рисовать тюленя.
– Для себя?
Он сказал, понизив голос:
– Раз нравится, то для тебя. Я продолжу. Я и так собирался. Мы встретимся завтра?
– Зачем? Разве ты не занят?
– Не очень. Спасибо, – произнёс Кеоки и, смутившись, замолчал.
Как только погода испортилась, они покинули берег, разойдясь по разные стороны.
Последующие дни они встречались на одном и том же берегу, обсуждая семьи и творчество. Лана не теряла оптимизма и уверенности в том, что Кеоки ждало прекрасное будущее, полное радости. В иной раз её посещали нежные мысли. «Ах, если бы он был счастлив и никогда не печалился!» – думала Лана. Она мечтала о Кеоки, о его коротких грустных речах и картинах, написанных со всей страстностью души.
Лана решилась на признание в тёплую безлунную ночь, перед этим начертав Кеоки послание. Она ждала безмолвно на валуне и не шевелилась. Через три часа в ней поселилась мучительная тревога. Она отправилась к жилищу Кеоки и его отца, но не постучала в дверь, так как посчитала, что они спали.
Тишину прервал внезапный крик. Растерянная Лана не понимала, как ей поступить. Своим вмешательством она могла бы всё испортить.
Дома ей привиделся кошмар, в котором Кеоки лежал под водопадом, а из его головы текла кровь. Она проснулась в поту и, до утра не сомкнув глаз, следила за движением облаков.
В полдень они увиделись в джунглях, когда, казалось, даже деревья изнемогали от духоты. Кеоки выглядел бледно, испуганно и был подавлен. По всему его телу расползались страшные синяки и ссадины.
– Что с тобой случилось?!
– Вот что бывает, если я ослушиваюсь. Отец прознал о рисовании и чуть меня не убил. Не знаю каким образом, но он понял, что мы вместе и влюблены. Наверное, кто-то рассказал. Скоро он вызовет тебя на серьёзный разговор. Он объяснил, что ты на меня дурно влияешь.
– Именно поэтому ты не пришёл?
– Да, – кивнул виновато Кеоки.
– Чем я могу помочь?.. – спросила Лана дрожащими губами.
– Пожалуйста, посмотри на меня.
– Да.
– Впредь нам нельзя общаться.
Лана ужаснулась.
– Неужели всё должно закончиться? Мы молоды! Переплывём
– Ты сильная, Лана, но твой дом не там, а здесь. Напрасно мечтаешь пожертвовать собой ради какого-то художника.
– Как же картины?
– Картины – это мелочь. Справлюсь. Я беспокоюсь, что тебе будет больно, если мы продолжим надеяться на случай, втайне встречаясь друг с другом. Знай, уговоры на отца не подействуют. Он не пожалеет ни меня, ни тебя.
Лана опустила взгляд, унимая душевную боль, и Кеоки тотчас прижал её к груди.
– Если бы был шанс забыть отцовские кулаки, его удары и гневные слова, направленные в твою сторону, а взамен отдать собственный талант, я бы сделал это с огромной радостью. Больше ничего мне не надо, кроме покоя.
– Тогда всё было бы по-другому? Ты будешь счастливым, если забудешь боль?
– Я стану самым счастливым.
– Будь по-твоему, – горячо произнесла Лана и, мягко улыбнувшись, поцеловала Кеоки в губы.
Она осталась в лесу, а он направился в поселение. Лана провожала его упорным взором.
Они не говорили целую неделю. Кеоки сторонился Ланы. На сердце было неспокойно. Он не мог забыть её нежности, доброты, открытости и первого поцелуя, в котором светлая грусть переплеталась с любовью. Кеоки решил попытать удачу и увидеться с Ланой. Он посетил берег, её дом, но любимой так и не нашёл. Он спросил Калео, который в то время сочинял новую песню:
– Знаете, куда пропала ваша дочь?
Калео сначала не промолвил ни слова, а потом уселся на крыльцо рядом с барабанами и сказал:
– Она плакала и убежала в сад. В тот самый сад неземной красоты, где я её подобрал. Ты её не обижал?
– Нет.
– И уж тем более не грозился, что убьёшь за неё отца?
– Не слушайте кого попало. Некоторые принимают сплетни за развлечение.
Калео тяжело выдохнул.
– Неужели она не вернулась? – спросил Кеоки с непониманием.
– Лана осталась в саду, – закончил Калео, обессиленно уронив голову.
Кеоки подумал, что у старика расстроились нервы, но всё равно побежал в сад, обуреваемый смутным предчувствием. Когда он отогнул листья папоротника, то не сумел сдержать отчаяние, и оно выплеснулось наружу, словно морская волна.
Лана превратилась в статую небывалой высоты. Она стояла смирно, глядя прямо на Кеоки неживыми глазами и будто бы желая произнести что-то слепленными губами. Возле ступней рос золотой цветок, от которого исходил тёплый свет.
– О, богиня! – заплакал Кеоки, упав на колени.
Он подполз к статуе.
Меж поцелуев ног Ланы Кеоки неразборчиво бормотал:
– Я должен забыть, забыть о всех своих глупостях с картинами! К чёрту их, к чёрту меня!.. Если бы не моя настойчивость, если бы я выбрал тебя, сбежал с тобой куда угодно! Хоть на край света!.. Тебя больше нет. И не будет! Ах, замурованная в камне, одинокая, чистая и светлая богиня!