Алпамыш
Шрифт:
— Боль души моей безмерно жестока.
Участь, бесприютной — истинно тяжка,
К вам я обращаюсь, Караджан-ака!
Розою, не в срок увядшей, я пришла.
Жалобу-посланье к вам я принесла.
Жалобу прислал издалека мой брат, —
Одинокий гусь принес ее в Конграт.
Гусь-посланник будь благословен стократ, —
Слава
Алпамыш сидит в зиндане, — пишет он, —
С гусем шлет нам всем посланье, — пишет он, —
С Караджаном ждет свиданья, — пишет он, —
Вся надежда, мол, на друга, — пишет он, —
Пусть окажет, мол, услугу! — пишет он.
Если б Алпамыш покинул тот зиндан,
Недругам бы всем настал Ахир-заман.
Слово мне сказать позвольте, ака-джан:
Слушая такой, как я, бедняжки речь,
Не хотите ль брату моему помочь —
И, отправившись в тот, вам известный край,
Из зиндана друга вашего извлечь?
Сердце бы мое могли вы тем привлечь!
Службу сослужили б другу своему.
Кроме вас туда отправиться кому?
Если б и найти другого смельчака,
Скоро ль доберется он до калмык
а
?
Если Алпамыш и не умрет пока, —
Кто бы ни пошел, не зная языка,
Не найдет он ямы той наверняка:
Спрашивать начнет — узнают чужака!
Хоть и вам задача эта нелегка,
Ничего без вас не выйдет, джан-ака!..
Выслушал ее Караджан, за друга своего обрадовался, за нее встревожился, — и так говорит:
— Слава богу, жив, оказывается, друг мой Алпамыш! Если он такое письмо прислал, если помощи просит, как же я не пойду выручать его? Дай-ка мне письмо его, а сама торопись — отправляйся отсюда, пока Ултантаз не узнал, — убьет тебя, бедняжку…
Ушла Калдыргач, письмо Караджану вручив, а прочесть ему письмо — не прочла. Спрятал Караджан письмо в кушак, — стал в поход снаряжаться. Приготовил он длинный-длинный аркан шелковый: «Если живым застану Алпамыша, арканом вытащу его из зиндана…» Так он решил, нахлобучил тельпак свой, — пошел в далекую страну калмыков.
Любит птица-ястреб сесть на крутосклон.
Так как он коня в изгнаньи был лишен,
Пешим Караджан пойти был принужден,
То,
Много мук в дороге терпит пешеход,
Много терпит он в большом пути невзгод.
Что его теперь в стране калмыцкой ждет?
По родной стране тоска его гнетет,
Только беглецу туда запретен вход.
Попадется шаху — шкуру шах сдерет:
Но уж, если друг на выручку зовет,
За него положит Караджан живот!
Может быть, уже и друг тот не живет?..
Все же Караджан-батыр идет вперед.
Через много гор свершая переход,
Через степи он, через леса идет,
Мимо вод речных, мимо озерных вод, —
Наконец, пред ним гора Мурад встает,
Наконец, пред ним калмыцкая страна!
Воздухом родных степей он задышал,
Задышал-заплакал, — горе заглушал.
Тут в зиндане шахском друг его лежал!
Где он, тот зиндан, Караджанбек не знал.
Алпамыш писал, да он не прочитал, —
Грамоты узбекской человек не знал!
Думая: «В столице, верно, тот зиндан», —
В шахскую столицу входит Караджан.
Не один зиндан имеет Тайча-хан,—
Друга своего как он найдет зиндан?
Подвязал потуже Караджан кушак,
Нахлобучил он поглубже свой тельпак,
Ходит он в своем народе, как чужак,
А спросить людей — опасно как-никак:
Спросит — заподозрят, — и пропал бедняк!..
С улицы на улицу бродит Караджан по столице шаха Тайчи, бродит, думает, как разыскать Алпамыша. Видит он на одной улице — трое-четверо ребят, в бабки играя, накинулись все на одного, — стали у него бабки отнимать, отняли, а тот и говорит:
— Э, — говорит, — плохо, когда человек один, — всегда его все обижают: и побили меня, и бабки мои отняли! Вот так же и хану Конграта, Алпамышу, худо одному пришлось: сколько лет в зиндане сидит! Был бы у него брат родной или друг верный, головы бы своей не пожалел, а приехал бы — выручил бы его…
Караджан, слова мальчика услыхав, бабки у ребят отобрал, отдал их обиженному — и спрашивает у него:
— Ты, сынок, про Алпамыша сказал, а не скажешь ли, в каком зиндане сидит он?