Алракцитовое сердце. Том II

Годвер Екатерина

– Преподобному Андрию не нравится твой н-а-н-и-м-а-т-е-л-ь, – с нажимом сказал капитан. – А мне не нравится надутый болван в епископской рясе, нареченный Андрием. Это достаточная причина.

– Не думаю, – возразил Деян, и капитан вдруг признал его правоту:

– Просто-напросто, понимаешь… Когда твой чародей – князь Старожский, Абсхар Дамар или кто он там на самом деле – не лежит пластом в собственной блевотине, он похож на человека, который способен навести шороху. Да хоть бы расшевелить треклятого ен’Гарбдада! Гроссмейстер стар настолько, что из него сыплется пыль, но прежде, я знаю, был недурным полководцем. Только сейчас он во всем слушает трусливых тупиц в рясах, и мы скоро проиграем войну. Повсюду темно станет от растреклятых бергичевцев. А мне,

мрак бы все это побрал, претит, что синезнаменные ублюдки бьют нас как хотят! К тому же… знаешь, что они делают с теми, кто не готов целовать им зад?

– Что-то слышал, – сказал Деян.

«А еще я слышал, что «трусливые тупицы в рясах» достаточно умны и изворотливы, чтобы проигрывать намеренно, спеша избавиться от тех, кого, как гроссмейстера, полагают для себя опасными», – однако этого он вслух говорить не стал.

– Пока у нас дела шли как надо, мы с бунтарями не очень-то церемонились, – с неохотой сказал капитан. – И они с нами не станут. А сейчас еще у барона дикари на поводке. И два полка хавбагских наемников, с которыми у нас долгий счет… Пока Бергич медлит: не хочет распылять силы. Но, когда гроссмейстер ен’Гарбдад будет разбит, синезнаменные заявятся сюда. Мне этот городишко никогда не нравился, но там, откуда я родом, один бурьян, а здесь – так уж получилось – я долго прожил… Здесь, считай, у меня дом. И здесь Хара, – добавил он, чуть помолчав. – Если все продолжится как сейчас, войско гроссмейстера будет перебито: надеяться не на что, кроме как на чудо... А где его взять, чудо? Плевал я на всякую бесовскую ересь, пророков с проповедниками и хранителей со святошами: давно на свете своим умом живу, знаю – брехня это все да бредни; Господь нас балует чудесами не часто, но уж брехунам он воздаст однажды, будь покоен! Однако ж твой князь Ригич – всамделишный большой мастер. Темная лошадка. И я ничего не теряю, поставив на него пару медяков, потому как терять мне, считай, нечего; но это мне. – Капитан недобро ухмыльнулся. – Вопрос за вопрос, Деян. Зачем ему помогаешь ты? На самом деле.

– Ну… – Деян задумался. Он не видел причины врать Альбуту, но не был уверен, что сам знает правдивый ответ.

– Ну?..

– Непростой вопрос, Ранко, – сдался Деян. – По правде, он в свои злоключения меня против воли втянул, не спрашивая. Я злился на него по-черному, даже убить думал попытаться. А потом подостыл… Начал его немного понимать. Почувствовал благодарность, что ли. Как-никак, он дважды мне жизнь спас. По справедливости, я перед ним в долгу. Да и просто…

Как назвать это «просто», в котором множество всего смешалось, Деян так и не придумал, но капитан и не стал допытываться.

– Против воли втянул, говоришь? – спросил он вместо этого. – Ну, а ты ему зачем?

– Сам не могу взять в толк. – Деян пожал плечами. – Пожалуй что, я ему вместо козленка.

– То есть? – Капитан нахмурился. – Не понимаю.

– Когда еще мать с отцом живы были, через четыре дома от нас жила тетка одна – Лекой ее звали, – сказал Деян. – Раз, пока она у родни в Волковке ночевала, случился большой пожар. Счастье наше – огонь не на нас, в другую сторону пошел; я сам ничего того не помню, но мать рассказывала. Шесть домов сгорело, люди – кто спастись успел, а кто нет. У Леки семья большая была, и вся погибла: старики, видно, сразу угорели, муж с испугу без детей выбежал, потом обратно метнулся, брат за ним – да так назад и не выбрался никто, крыша обвалилась. Всего добра уцелело – один козленок, который на чужом дворе был. У Леки перед пожаром коза от хвори какой-то внутренней издохла, а козленок – совсем маленький еще – с виду здоровый был, ну его к чужой кормящей скотине и отнесли, авось примет; вот и остался он, и выжил. К зиме всем миром жилье погорельцам отстроили, отгоревали. А Лека козленка своего подросшего забрала и с тех пор стала с ним дружбу водить: в непогоду в дом брала, разговаривала с ним, как с человеком; то братцем звала, то сынком.

– Помешалась что ль? – недоуменно спросил капитан.

– Нет, она в своем уме была, не подумай:

понимала, что к чему, что козел – скотина бессловесная, неблагодарная. Но все чувство, что родне, мужу да сыновьям раньше шло, козленку тому отдавала, чтоб с горя не убиться. А потом в привычку вошло… Сватались к ней мужики – да она всем от ворот поворот давала. Потом она со всей скотиной церемониться начала. Кроме коз и коровы, еще два десятка свиней у нее было; расплодились – поросят резать жалела. Жили в тесноте и грязи, вонь от них стояла – на три двора; как померла старуха, соседи всех забили: надоело уж очень. Но перед самой смертью она молодняк выгнала в лес, к кабанам; потомки до сих пор, может, бегают. А я смотрю на Голема, на себя – и вспоминаю Леку и ее козла, – с натянутой улыбкой закончил Деян.

Капитан недоверчиво хмыкнул.

– Ты бы себя видел давеча со стороны! Ага, позволил бы он тебе глотку драть, если б за козленка держал. Как же!

– Да мне вот думается – в том-то и беда, что позволил, – со вздохом сказал Деян. – Совсем дошел человек… Не к моей выгоде переубеждать тебя, Ранко, но, по-моему, твоя темная лошадка хромает на все четыре ноги.

– Лучше уж хромая лошадь, чем пешком ковылять, – отмахнулся капитан.

«Что-то в нем есть странное, – подумал Деян. – Даже очень».

Капитан подлил себе вина.

– Все, кого я встречал последние дни, рады были бы бежать от войны, – сказал Деян. – Ну, кроме Голема: он, понятно, не в счет. Даже твой сержант вчера боялся, что его отправят с нами назад. И остальные твои люди недовольны: я слышал утром, как они между собой говорили. Оно понятно – дело опасное… Но ты – ты будто бы и рад! Снова возвращаю тебе твой вопрос, капитан Альбут: что не так с тобой?

– Сказал же: сплю и вижу, как поджарю бергичевским ублюдкам пятки! – Капитан хищно оскалился.

Деян пожал плечами: «Не хочешь – не говори».

Разговор надолго прервался.

– VII –

Спустившийся вниз Джибанд о чем-то толковал в дальнем углу залы с помятого вида мужчиной в линялой красной шапке; Деян узнал в нем давешнего музыканта и прислушался – но великан наконец-то научился говорить тихо. Капитан, проследив за взглядом Деяна, тоже неодобрительно пробурчал что-то себе под нос.

Джибанд не удостоил их вниманием, но его собеседник, заметив к себе интерес, стянул шапку и отвесил шутовской поклон.

– Что это еще за хрен? – вполголоса спросил Деян.

Капитан скривился:

– Бард бродячий. Из тех, что ошиваются с маркитантами: вроде блох, только хуже… Этого хмыря вроде Выржеком звать. Не первый раз мне на глаза попадается!

Все вился вокруг и сюда увязался за Ритшофом, к Андрию пытался подобраться, а теперь вон твоими дружками занялся. Как пить дать, шпионит или для Бергича, или для Круга чародеев, волки их сожри: делать это их общество ничего полезного не делает, но суются господа колдуны всюду; и пока между собой собачатся, пакостят всем подряд помаленьку… Может, он и сам колдунишка мелкий, этот Выржек. Подвесить бы его за ноги и тряхнуть хорошенько – сразу бы все выложил! Жаль, повода нет. Ваш-то третий… – капитан взглянул вопросительно.

– Джеб Ригич, – подсказал Деян.

– А! Господин Джеб что в нем нашел?

Деян пожал плечами:

– Понятия не имею. Вообще он музыку любит, Рибен упоминал. А этот Выржек, ты сказал, бард. Может, поэтому…

– Может, – согласился капитан. – Бард он недурный.

Деян вздохнул украдкой о тех временах, когда для него, воспитанного на сказках матери и Сумасшедшей Вильмы, бродячий музыкант был бродячим музыкантом, фигурой безобидной и романтической, – и никем больше.

«Может, правда – колдун?» – Он заставил себя приглядеться к Джибандову собеседнику повнимательнее, всмотрелся в вытянутое, со скошенным подбородком и кривым горбатым носом лицо. Одет тот был не богато, но не бедно, лет ему могло быть чуть за тридцать, но могло и под пятьдесят. Эта неопределенность чем-то роднила его с Големом.