Алракцитовое сердце. Том II
Шрифт:
Как сквозь вату Деян расслышал его и с отстраненным удивлением понял, что тот обращается к нему.
Вокруг творился кровавый хаос: следующий залп внес еще больше сумятицы в горьевские ряды. Но Альбут не пригибался, стараясь схорониться от осколков ядер, не суетился и не рвал глотку, как другие офицеры. Он был степенно-спокоен – человек, в чьей конченой жизни больше не было места страху.
«Вспомни, кто ты есть!»
– Я – никто, – прошептал Деян пересохшим горлом. – Никто.
Он вспомнил: дома больше не было. Не было больше и его самого – но был враг, и был долг уничтожать
– Заряжай! – крикнул Альбут. – Не трусить, бесы! Или хотите попасть к Марагару на стол?
Упоминание одержимого местью хавбагского лекаря явно придало горьевцам смелости.
Деян встал рядом с капитаном у пролома в бруствере и впервые увидел бергичевцев вблизи, всего в каких-то двуста шагах: первая линий укреплений уже была взята, и наверх катилась волна солдат в заляпанных грязью синих мундирах.
Деян глубоко вдохнул пахнущий кровью и порохом воздух; выдохнул и вдохнул, выдохнул. Страх вытекал, словно кровь из раны, и вместе с ним будто уходила жизнь: но руки больше не дрожали.
– V –
Кое-как Деян управился с тугим ружейным замком и по команде выстрелил в синее пятно, в которые для него слились фигуры бергичевцев. Некоторые упали, но другие продолжали наступление, пробираясь прямо по телам.
– Заряжай! – снова выкрикнул Альбут.
Деян потянул замок, но тут странный сигнал – будто ударили палкой по огромному ведру – привлек его внимание. Он поднял голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как первые ряды наступающих солдат припадают к земле – а длинная шеренга, выстроившаяся у захваченного бруствера, ощетинивается ружьями.
Горьевцы в беспорядке стали отступать к остаткам укреплений, ломая строй.
– Владыка его мать… – Альбут не успел договорить ругательства, как грянул залп, а затем, едва ли не сразу, второй; шеренга стрелков уступила место следующей.
Сзади кто-то кричал во всю глотку – высоко, надрывно, страшно. Ухнула рядом дарвенская пушка, расчет которой еще оставался в строю, однако наступавшей бергичевской пехоте она навредить уже не могла: те подошли слишком близко.
Деян, не слыша больше приказов, обернулся к Альбуту и не увидел его. Мгновением позже догадался взглянуть вниз: тот лежал на земле. Альбут не выпустил ружья, но верхняя половина его головы превратилась в кровавую кашу; целы остались только подбородок и губы, изогнутые в сардонической ухмылке.
– Хара сказала, у нее будет от тебя сын. Она решила вырастить его, – произнес Деян, опустившись рядом на корточки – но капитан уже был безнадежно, необратимо мертв и не мог ничего слышать. Оставалось надеяться, он был доволен тем, как умер.
Снова кто-то закричал. Деян обернулся на крик, выставив ружье перед собой, – и это спасло ему жизнь: бежавший на него солдат напоролся животом на штык.
У бергичевца было грубоватое, невыразительное лицо и округлившиеся от удивления и боли глаза; с протяжным, поднимающимся будто из распоротых внутренностей стоном он начал заваливаться назад. Мало отдавая себе отчет в
– Это тебе за Орыжь. За все, – сказал он. Но бергичевец был уже так же безнадежно глух ко всему, как и Альбут, и химера скалилась его разверстым ртом.
Вокруг убивали и умирали. Деян встал и удобнее перехватил ружье. Место убитого занял следующий – но почему-то вдруг остановился; в глазах его отразились недоверие и ужас.
Деян проследил за взглядом бергичевца – направленным ни на кого иного, как на него, – и невольно усмехнулся, поняв, в чем дело. Голенище сапога, брючину и мышцы разорвало пулями или осколком ядра, однако чары Голема не разрушились до конца, и теперь он стоял, опираясь на желтоватую кость. Но боли почему-то совсем не было. От разрывов ядер и ударов сотен копыт тряслась земля.
– Видишь, ты? Даже мертвое имеет конец! – выкрикнул Деян. Быстрым выпадом он попытался достать противника; тот блокировал и отступил к остаткам бруствера, спасаясь от ворвавшихся с фланга бергичевских конников, без разбора расшвыривавших своих и чужих.
Деян успел отскочить в сторону и пригнуться: тяжелая сабля просвистела над головой. Он шагнул к брустверу, снова целя бергичевцу в грудь, но тут что-то ударило его по затылку; мир на мгновение заполнился ослепительно-яркой болью – и рухнул в непроглядную тьму.
Глава седьмая. Меченые роком
– I –
В кромешной темноте кто-то истово молился, срываясь на крик, захлебываясь словами, путаясь и плутая в них, как пьяница между трех осин. Деяну хотелось сказать крикуну, чтобы тот, наконец, заткнулся, – но губы не слушались; он не мог раскрыть ни рта, ни глаз, ни пошевелить хотя бы пальцем.
Рядом находились люди – много людей, которые стонали, кричали и скулили от боли, переговаривались друг с другом. И молились; многие молились, но некоторые – с особым тщанием. «Те, кто редко делал это прежде», – подумал Деян.
– Кто-нибудь, затолкайте ублюдку кляп! – потребовал грубый, скрипучий голос.
– Тебе надо – сам и заталкивай, – огрызнулся другой. – Кончились твои приказы, вша штабная. Худо бедняге, так пускай.
– Да помешался человек, не видите, – сипло сказал кто-то третий. – Вас на столе бесы разложат – еще не так запоете.
– Со страху он помешался еще раньше, чем ружье бросил, – проскрипел первый голос. – Бесы или нет, а если б они тебя не заштопали, ты б издох уже, умник.
– На все воля божья, – равнодушно сказал сиплый.
– Да заткнитесь вы! – прикрикнули на них. – Без вас тошно.
По разговорам Деян быстро понял, что если это Преисподняя – то всех, погибших в бою на высотах, без разбору засунули в один котел. Однако такое вряд ли могло произойти: потому оставалось предположить, что он находится в госпитале или чем-то подобном.
К моменту, когда тело вновь начало его слушаться, он был уже совершенно в этом уверен, как и в том, что госпиталь устроен Бергичем и союзниками. Своих спасителей дарвенцы боялись едва ли не больше, чем Владыку, и если верить покойному капитану Альбуту, у них были на то основания…