Алракцитовое сердце. Том II

Годвер Екатерина

– Вот оно как повернулось. Ну и… – Альбут сплюнул в грязь. – Жаль твоих домашних: но без мужиков своих они в такую пору все равно были не жильцы. Иди за мной. Раздобудем тебе форму и оружие.

Альбуту не было никакой нужды заниматься амуницией самому, но, как еще прежде заметил Деян, с некоторых пор тот избегал общества своих подчиненных: сидеть у общего костра капитану было не в радость.

Альбут прошел через весь лагерь к нескольким вкопанным в землю фургонам, наорал на заспанного офицера, показав тому генеральскую записку, и вскоре Деян стал обладателем слегка подпорченного мышами коротковатого мундира, патронташа и ружья с примкнутым штыком.

– Сойдет, – удовлетворенно кивнул Альбут, окинув его взглядом. – Все

же мы не сброд какой, чтоб в чем попало в бой ходить… С оружием обращаться умеешь?

Деян покачал головой. Как заряжать и стрелять, он худо-бедно понимал – Голем научил, – но и только.

– Не беда: наука попроще будет, чем колдовство. – Альбут усмехнулся. – Мал-мала покажем, а больше тебе и не надо. Держись меня и делай как все: не ошибешься.

Дождь перестал, облака разошлись, и от оружейного фургона в лунном свете можно было разглядеть огромную реку. А на обратном пути Деян впервые увидел бергичевцев: не их самих – но костры их лагеря, раскинувшегося далеко внизу; бессчетное множество костров.

– У барона больше людей, чем у нас, – недоуменно сказал Деян. – Почему же он не наступает?

– Хитрецы погоды ждали и артиллерийского подкрепления, – ответил Альбут. – Но, говорят, вчера пушки подвезли. Так что сегодня полезут, соседушки, бесов огонь им в печенку!

Как Деян разузнал еще в Нелове, баронство и прежде стояло от всего Дарвенского королевства особняком. Другие традиции и равнодушие практичных бергичевцев к вере, многочисленные торговые сборы, которыми барон облагал купцов, чтобы содержать собственную армию, только на бумаге именуемую «дорожной охраной», – все это не добавляло дарвенцам любви к соседям. После того как Бергич нанял на службу иноземцев, нелюбовь превратилась в ненависть; но назревала беда давно. С самого начала «баронский бунт» был полнокровной войной: королевской армии противостояли крестьяне с вилами и переточенными косами, а настоящие обученные солдаты.

– Это последняя ночь, Деян, – тихо произдес Альбут. Он, верно, ожидал какой-то реакции на свои слова, но Деян только кивнул: «последняя ночь» – это его вполне устраивало.

– II –

Они вернулись к костру. Альбут снова куда-то ушел, но вскоре вернулся с завернутой в рваную рубаху бутылью с мутной белой жидкостью. Она оказалась даже крепче и гаже, чем любимое пойло Хемриза; но Деяну было все равно. Проходившие мимо офицеры из других отрядов поглядывали на бутыль кто с неодобрением, кто с завистью, но не вмешивались. Похоже, епископской охране позволялось и не такое – или, возможно, с Ранко Альбутом просто-напросто боялись связываться.

Те дарвенские солдаты, кого Деян видел вокруг себя, были истощены и вымотаны, но почти никто не спал; и почти никто не разговаривал. Стихла стройка, замолчали топоры, и надо всем огромным лагерем повисла жуткая тишина, прерываемая только лошадиным ржанием да чьим-то фальшивым напевом, доносящимся со стороны реки. Тысячи людей сидели и лежали вокруг костров, безмолвно глядя в огонь. Но это, как быстро понял Деян, не было оцепенением загнанного зверя или безропотным ожиданием конца: каждый человек в лагере проживал последнюю ночь наедине с самим собой, спокойно и сосредоточенно. Было ли охватившее дарвенцев особое настроение случайным совпадением или следствием чар Венжара ен’Гарбдада и его подручных, но оно пришлось кстати: Деяну совсем не улыбалось напоследок стать свидетелем бунта отчаявшихся обреченных людей.

– На этих холмах собрались опытные и верные гроссмейстеру ен’Гарбдаду бойцы, Деян, – словно услышав его мысли, сказал Альбут. – И все же участь их незавидна. Иногда решает не вера и доблесть, не талант и отвага генералов, но число пушек и штыков: в этом – высшая справедливость и Господень замысел; как в том, что медведь сильнее мыши.

– Скряге Андрию не понравились бы такие речи, – сказал

тощий солдат по имени Валиш.

– Окажись он снова здесь, то бежал бы слишком быстро, чтобы их расслышать, – заметил кто-то. – И остановился бы, только чтоб подобрать пару монет, которые перед тем обронил второпях Его Святейшество…

Раздались смешки.

– Пусть Патриарх Скряге хоть десять перстней пожалует и святым наречет! Но к Владыке я лучше с нашим капитаном пойду, – сказал Валиш. – Ты не святой, Ранко, – зато с тобой и в пекле не пропадешь. Будь! – Он выпил и передал бутыль Альбуту. – Если вперед меня сгинешь – окажи любезность: припаси для старого товарища место в роте.

Его слова поддержали одобрительным гулом.

Капитан с кривой улыбкой взял бутылку и выпил.

Он безотчетно поигрывал в пальцах какой-то железкой; Деян узнал завязанный узлом штык и подумал о чародее – верно, тот так же сидел где-то у огня или у реки, согревая в ладони флягу со смертельным зельем: утративший на пути последнюю цель и опору и больше ни в чем – ни в жизни, ни в смерти – не видящий смысла.

Разговор стих. На краю неба занимался рассвет…

– III –

Еще было темно, когда с гулкими ударами барабанов возобновилась подготовка к обороне. Капитан Альбут – его маленький отряд по злой иронии переподчинили Горьевскому полку – поднял людей и отвел на позиции ниже по склону холма, ко второму ряду укреплений; там они соединились с шеренгами горьевцев и стали ждать штурма.

Но Бергич не спешил. Даже пушек не пускал в ход.

Даверенцы злились, мерзли на холодном ветру, затевали ссоры и шептали молитвы; от рассудочного спокойствия ночи не осталось и следа. Альбут – Деян по его приказу держался рядом – беспрерывно ругался, проклиная разведчиков, Венжара ен’Гарбдада, барона Бергича и всех его предков до десятого колена.

– Измотать нас хочет, сволочь, – в конце-концов процедил капитан сквозь зубы. – Ну а что: прав…

Время шло, но ничего по-прежнему не происходило. Позади укреплений разожгли несколько больших костров, к которым солдаты попеременно отправлялись погреться – но толку от этого было чуть. Время тянулось, тянулось…

Атака началась только через два часа после полудня.

– IV –

Деян постоянно проваливался в муторную полудрему, и даже когда Альбут скомандовал приготовиться, он подчинился – но не сразу понял, что происходит; грохот пушек показался ему, одурманенному лекарством, не громче барабанного боя. В небе вспыхивали и гасли, переливаясь золотом, защитные чары; Братство Раскаявшихся отражало колдовские атаки, но против настоящего оружия было бессильно – или, быть может, им просто не хватало бойцов. Следующий залп накрыл позиции: два ядра на излете ударили в укрепленный деревянными сваями земляной вал, частично его обрушив, но третье и четвертое прошли выше, оставив в шеренгах горьевцев две кровоточащих прорехи. Прямо перед Деяном шлепнулась в грязь оторванная кисть с блестящей, ярко начищенной пуговицей на обрывке рукава; только тогда он очнулся – и в следующее мгновение оцепенел от поднявшегося изнутри ужаса, оглох от грохота и криков.

Безотчетно он начал шептать молитву.

Содрогалась земля, совсем рядом умирали искалеченные люди. Впервые со дня, когда он оставил Орыжь, его охватил липкий, безудержный страх, от которого внутренности завязались в узел.

Он был живым, он хотел жить – просто и честно, не хотел убивать и не хотел умирать, заливая земью кровью из оторванных конечностей, вывалив кишки из разорванного брюха…

– В две шеренги! К бойницам становись! – хрипло отдавал команды Альбут. – В первом бою у всех штаны грязные, – прикладом он подтолкнул Деяна к брустверу. – Вспомни, кто ты есть, солдат!