Амалия и Золотой век
Шрифт:
— Хорошо, но так или иначе — к консулу. Я просто должен, даже без твоих бумаг. Акт вежливости.
— Нет-нет, сначала на крышу. Бритым, позавтракавшим…
— Мои старые друзья, которых ты мне обещаешь, живут здесь на крыше?
— В данный момент они даже выше. И приближаются.
— Тогда они оттуда, сверху, не увидят, бритый я или нет.
Как кит в воздухе, толстое белое создание почти срезало крышу отеля с ее садом для прогулок, урча, сделало круг над заливом, ниже, ниже. Отсюда, сверху, были хорошо видны фонтаны воды — он что, утонул? Нет, вот качается на волне,
— Моя дорогая! Не говори мне, что ты купила это чудовище и теперь испытываешь с его помощью людей. На предмет «кого чаще будет рвать в воздухе». Последний перелет — пятнадцать часов без перерыва, представляешь?
Я стараюсь не плакать. Магда — в широких снежно-белых брюках, лицом, напудренным, как у Пьеро, какая же страшная маска… и с громадными кровавыми губами, глаза, к счастью, не видны за очками, но я же вижу все остальное, как это грустно, а еще… трость.
— Не смотри на эту клюку. Это не моя. Вон заказанные тобой ребята ведут под руки известного тебе старого пса, а он всего-то дважды выпил немножко виски. Эта клюка — его любимая подпорка, он доверил ее мне. А в целом я выгляжу потрясающе. Как мартини после шейкера.
И я вижу старого пса Тони, с полностью седой бородкой, с отчасти сознательными глазами — он вяло машет нам с Элистером рукой, блаженно улыбается и марширует в отель под эскортом с пристани (той самой пристани, где была зеленая лапу-лапу). Разговаривать он, видимо, начнет позже, возможно — завтра.
А те самые заказанные мною ребята, числом чуть не в дюжину, подают руки тому, который постарше, выдергивая его со ступеней на пристань… я думала, такая встреча в моей жизни никогда не произойдет.
Может быть, я ее наконец заслужила?
— Пока ты пожираешь нашу звезду глазами, дай-ка я потрогаю твоего замечательного мужа: боже, как он у тебя хорош! Элистер, зачем ты красишь виски пероксидом? Это модно?
Я бы лягнула ее по лодыжке за эти чересчур тесные объятия, и за совсем другие их объятия, которые были давно-давно, когда мы с Элистером еще не общались с зелеными гадюками в пенангском храме и не катались по городу на весьма специфических рикшах. Но я вообще не смотрю на них, двух голубков. Я жду, когда ко мне подойдет этот человек.
А за моей спиной — тысячи манильцев. Они машут цветами, вот сейчас будут бросать ему букеты, констебулярия мужественно расправляет плечи, готовясь сдерживать толпу. Они там, за кордоном из канатов, не сводят глаз с человека, который закрыл от меня солнце, — но я все равно вижу, что это и правда он, рыжие волнистые волосы, темные веснушки, нахальные глаза. И я слышу его очень-очень вежливый голос. Тот самый голос, звучавший все эти годы из тысяч окон и дверей, плывший над моим миром и делавший его прекрасным. Лучший из сладких голосов Америки.
Руди Вэлли смотрит мне в глаза, я подаю ему руку. Он знает, кто платит за его приезд сюда, и очень сдержанно это показывает, а я знаю,
— «Жизнь — это всего лишь миска черешни!» — начинают хором петь манильцы, лицо Руди передергивается: как же он ненавидит эту свою песню.
— Хелло, Руди, я тебя предупреждала, — бросает ему через плечо Магда, уводящая моего мужа к отелю. — Я устрою тебе как-нибудь поездку в Африку, к людоедам, может, они этой песни не знают. А в остальном мире — терпи. Амалия, детка, а признайся, как тебе вообще пришла в голову такая мысль — выдернуть нас сюда не как приличных людей, а вот так, по небу?
— Ваш пилот, — говорю я, продолжая поглядывать на Руди, настоящего, живого.
— Он проклятый садист.
— Его имя. Я прочитала в газете его имя, когда он прилетал сюда осенью. И тогда ко мне пришла вся идея в целом.
— И что?
— Его зовут Мьюзик. Капитан Мьюзик.
— Это, чтоб он сдох, не оправдание!..
Через несколько часов — когда Элистера и Эшендена увезло к британскому консулу тяжелое горбатое авто — мы сидим с Магдой в каком-то из неведомых мне ранее обшарпанных залов на задворках отеля, Руди и его бэнд раскладывают инструменты (репетиция!), Тони отдыхает наверху, а я начинаю понимать, что такое сегодня Магда. И готовлюсь заплакать уже по другим причинам.
— Все начиналось, когда я сговорилась с Ланой Росс за чайником виски, и мы пошли с ней к Мэри. А это сейчас главная мегера Голливуда, — объясняет мне Магда. — Если она скажет слово, к нему прислушиваются. Такая у нее сегодня роль. Сниматься перестала. Почему — черт же ее, карлицу, знает.
Я хочу зажать руками уши, но ведь все уже сказано. Так нельзя говорить: Мэри Пикфорд — мегера? А Магда, благодаря ей, оказывается партнером в пустяковом, копеечном музыкальном фильме, который по каким-то странным причинам… Дальше все понятно.
Боже мой, Магда общается с Мэри Пикфорд.
Магда — продюсер.
И ведь если бы я не отпустила ее в Америку пять лет назад и не дала бы денег на дорогу…
А Тони вправду, как и мечтал, дважды в год выезжает в Уэст-Пойнт преподавать, он отзывается на кличку «профессор» и пьет только в особых случаях. Вот как сейчас.
А слушать сегодня надо, кроме оркестра братьев Дорси, еще вот кого…
Но зачем мне братья Дорси с их гениальным аранжировщиком, Гленом как его там — я слушаю нечто совсем другое.
— Ребята, цирк приехал в город. И это мы. С цирка и начнем. Который в Лондоне.
— Вот прямо так сразу — с «Life Begins at Oxford Circle»? И все поем?
— А где пиво? Улучшает голос. Руди, что там с громкоговорителями? Или снова будешь петь в мегафон, как в доброе старое?..
— Поехали, парни, — марш для разогрева.
И так, в гремящем раю, прошло полчаса, Магда оставила меня на стуле, я пропустила ланч, молотки плотников от Пуэрта Исабель, где пройдет мой карнавал, были слышны даже сюда и сбивали ударника…