Амалия и Золотой век
Шрифт:
— Сказать тебе, кто была та не очень молодая женщина, к которой он постоянно ходил по вечерам? Его дочь. Она тут знаменитость. Возглавляет уже сколько лет движение женских моральных реформ, которое почти искоренило здесь японскую проституцию. Отец приезжал к ней и раньше, это даже особым секретом не было.
— А как ты вообще положила глаз на Накамуру?
— Как и все прочее — просто. Он прилетел сюда в качестве репортера какой-то там японской газеты, на аэроплане газеты, с шумом и оркестром. И как-то раз я просматривала списки приехавших и уехавших японцев — американские
— Как будто у него суставы не так устроены. И что дальше?
— О, пустяки. Немножко слежки, небольшой обыск, выявивший в его комнате в Дилао массу интересного. Включая комплект специфической черной одежды.
— И этот Накамура, получается, просто охотился за адмиралом?
— Получается, что так. Для этого и остался. Потому что больше ничем не занимался.
— За советником императора?
— Вот это и есть самое неприятное… И непонятное. У меня чувство, будто… Ну хорошо, Фукумото, как мы знаем теперь, не только профессор — хотя и никакой не шпион. И за что в него стреляли? За то, что он увидел Идэ? Смешно. Или, допустим, они с Идэ заняты одним делом. И каким? Новой политикой на Филиппинах? В Азии вообще? Вполне мирная политика. Здесь что-то не то. И ведь Идэ хорошо знал, что и кто ему угрожает.
— Но, дорогая моя, оставим японцев японцам. И китайцам. Ты узнала очень важные вещи. Уж нашему с тобой дому в Пенанге точно ничто не угрожает.
Я подняла голову от подушки.
«О нет, нет», — сказала я почти беззвучно, а Элистер очень внимательно на меня посмотрел.
— Элистер, слушай меня. Будет большая война. Страшная война. Здесь. И не только здесь.
Долгая пауза.
— Знаешь ли, моя дорогая, последний раз, когда я не обратил внимания на твои озарения, был тогда в Бирме, и с тех пор я отношусь к ним очень серьезно. Откуда возьмется эта большая война, позволь спросить?
Я молчала. Как это можно объяснить?
— Они дразнят их, этих бедных японцев, — сказала я, наконец. — А японцы — ты их видел. Никакого чувства юмора. Они терпят, терпят все эти глупости насчет демографического давления… А тут еще война в Китае, эта жуткая ненависть китайцев, и если японцы поймут, что американцы их загоняют в угол… Нет, я не могу это объяснить. Американцы сами притянут эту войну… Своей болтовней… Мне просто страшно, Элистер.
— Съешь кусочек манго.
— А знаешь, какие потом остаются пятна на простынях, если уронить?
— Знаю. Вот одно, с моей стороны. И черт с ним. Перестань бояться войны. Теперь все будет хорошо.
— Потому что у нас появился настоящий король? Нет, Элистер. Я не знаю как — но все будет очень страшно. И вот что… А помнишь, ты когда-то говорил, что хотел бы жить в белом домике с колоннами
— Я помню, — сказал Элистер. И медленно раздвинул губы в улыбке.
— Вот до Дели, пожалуй, им не добраться. Сейчас самое время такой домик купить. Я серьезно, Элистер. Когда там сезон дождей?
— Э-э, может затянуться до августа. А к маю будет нарастать страшная жара. Все убегут к холмам, в Симлу.
— Вот в сентябре и поедем.
— Домики в Новом Дели не то чтобы совсем покупают, их чаще дают. Но сейчас-то… сейчас…
— Сэру Элистеру это будет проще?
— Естественно. Там как раз построили отличный отель, назвали без затей — «Империал», будет куда зайти. Но детям будет угрожать масса опасностей. Помню, сидим мы в садике у такого дома, на траве, с одной дамой, я даже помню, где — на Хэйли-роуд, и поедаем фрукты…
— Не смущайся, я знаю, что это было до меня.
— Естественно! И вдобавок — по делам службы. И что-то меня будто ударило в голову или тень какая-то мелькнула, я оттолкнул девицу, и на то самое место, где она сидела, приземлился с дерева здоровенный обезьян, сгреб бананы и медленно удалился, подняв хвост.
— Но у нас есть Джеймс! Он будет на них охотиться и защищать Александрину.
— А в Дели как раз есть несколько хороших школ, не то что в Пенанге.
— Только не надо делать из Джеймса шпиона.
— А представляешь, как у него это здорово бы вышло? Да сама его кровь — сын шотландца и португалки…
— С моей смесью крови это все равно что француженка.
— Тем более! С такой кровью он будет дома везде. Хорошо, у нас еще остались нераскрытые загадки? Что это, например, за история с японцем, который выдавал себя за китайца, — это же бред.
Ну да, подумала я. У нас и ребенок отличит китайца от японца. Другая форма носа, складка глаз, оттенок кожи, да и походка, посадка головы — все другое. Но всегда есть исключения.
— Ах-х-х, — сказала я, выбираясь из постели. — Я знала, что тут что-то не то. Поэтому запросила Айка… это один из американцев… всякие данные из Токио на этого Идэ. И оказалось, что у него всегда была кличка — Китаец. Дело в том, что он и правда по крови почти как я, китаец по матери. А в Японии это примерно то же самое, что у нас в Малайе быть евразийцем. Но после того, что он совершил в этой грандиозной битве с русским флотом в каком-то там проливе, все время забываю название, его китайская кровь уже никого не волновала. Он стал адмиралом…
Я начала перебирать флакончики у зеркала.
— А еще, как я и ожидала, у него христианская семья. И вот это… это… Да, а вообще, Элистер, — ну бывает же, что миссия не выполнена. Это я про то, кто такой Накамура. Зато выполнены другие миссии. Вот эта, например. Это — надолго и всерьез. А прочее — волны на песке.
Я поднесла к постели довольно изящную, хотя пока не доведенную до совершенства фанерную коробочку.
В ней лежали две сигары, уже с готовыми бантами, то есть бумажными полосочками — золотистыми, но скромными. Надпись на банте большой сигары гласила: «Шоколадная Амалия», на той, что поменьше и потемнее, — «Кофейная Амалия».