Американская история

Тосс Анатолий

— И кому он их раздавал?

Я все еще не могла очухаться от услышанного.

— Разным людям, — так же беззаботно ответил Рон, как будто он сам каждый день дарит идеи кому попало. — Тем, кто был поближе, тем и раздал. К тому же его идеи хоть и были хорошо наработаны, все-таки требовали большей доводки для печати или публичного представления.

Я сидела, оглушенная, всякие странные мысли, в бессвязности своей, в своей лихорадочной суете толкающие меня на сопоставления, мешали сложиться чему-то общему.

Рон тоже не стал делать секрета из того факта, что он, как и я, видит некоторые пугающие параллели, хотя тут же постарался их сгладить:

— Но,

должно быть, все изменилось, — сказал он. — Смотри, как вы долго работаете вместе, уже столько лет! — Он понимающе, добродушно улыбнулся и, подбадривая, похлопал меня по руке: — Я пошел, уже опаздываю. На этот раз он не посмотрел на часы.

— Спасибо, что нашел время, Рон, — только и успела сказать я, оставшись сидеть, пораженная и раздавленная, не знающая еще, как начать складывать себя по кусочкам.

— Послушай, — раздалось надо мной.

Рон, оказывается, вернулся. Выражение его лица, его рука, неуверенно оттягивающая вниз подбородок, — все выдавало несколько застенчивое колебание.

— Слушай, — повторил он, — ты ведь все равно всего этого есть не будешь? — кивнул он в сторону своих продовольственных закупок, — А я по дороге все же перекушу. Ты не против? — спросил он для проформы, уже сгребая кулечки.

Я ничего не ответила, так как ответа от меня и не требовалось.

— Да, и последнее, — его голос слегка изменился, — разреши я повторю: не относись к Марку шаблонно, это будет ошибкой и для тебя, и для него, потому что он нешаблонен. Если тебе покажутся странными его поведение или поступки, или мысли, постарайся понять, что он действует в соответствии со своим очень отличным от нашего внутренним пониманием, которое иногда нам просто недоступно, и поэтому мы не можем его ни оценить, ни осудить. Хорошо?

Он, правда, нерешительно, но все же дотронулся до моего плеча, как бы ободряя меня, как будто мы с ним только что о чем-то договорились.

Я осталась сидеть и, взяв чашку кофе со сливками, стала пробираться по нерасчищенной дороге обманчивых чувств, ускользающих мыслей, впечатлений и прочих ассоциаций, которые в своем хитром, хаотичном переплетении и составляют пресловутое «шестое чувство», часто принимаемое за интуицию.

Во-первых, сразу сказала я себе, стараясь по возможности заглушить предательски подкрадывающиеся порывы, ты не должна верить всему, что наговорил тут этот обжора. Даже если он ничего не придумал, ничего не преувеличил — это только его частное, субъективное мнение, и оно вполне может быть ошибочным, уж мы-то знаем, что так бывает. К тому же, продолжала я уговаривать себя, обрати внимание: говорил он с тобой как бы отечески заботливо и потому свысока. А эта роль всегда приятна, ее играют при каждом удобном случае. И не в том дело, что Рон так уж хотел самоутвердиться за твой счет, просто ты сама подставилась — мол, расскажите мне, дядечка, о человеке, с которым я живу вот уже шесть лет. А то я сама чего-то никак не разберусь.

Конечно, кто не откликнется и не предложит: дай-ка я, детка, глазки твои неразумные приоткрою. И хотя говорил он, конечно, из хороших побуждений, но в этом-то и хитрость, — почему бы не понарассказывать всякого разного, в том числе и слегка неприятного, впрочем, едва заметного — ведь все делается исключительно из лучших побуждений.

Но Бог с ним, думала я, пусть далее Рон ничего не преувеличил, ничего не выпятил и даже нигде не расставил своих личностных акцентов — во что, конечно, не верится, — пусть так, ну и что? Что он такого сказал, чтобы мне вот так сидеть здесь раздавленной?

Ну хорошо, сказал, что Марк гений: ну ладно, гений

не гений это вопрос терминов, но что он страшно способный и талантливый, это я и сама знала и ценила. Может быть, конечно, недостаточно ценила, но ведь известно: нет пророков в отечестве своем, да и как оценить по-настоящему, как разглядеть, когда спишь вместе? Ладно, что там дальше? Марк придумывал чего-то и бросал и переходил к другой задаче.

Ну и что?

Конечно, странно, хотя тоже понятно — ему так больше нравилось: идей куча, и если самое главное для него — это реализоваться через них, а остальное — признание, слава, звания— все ерунда (а все это действительно ерунда), то почему бы так не поступать, особенно если именно такой подход приносит удовольствие?! Ничего в этом нет ни странного, ни неординарного — нормальный, здоровый подход, альтернативный стандарту, куча людей так живет.

Но я тут же прервала свои предательские рассуждения: кончай, перестань обманывать себя! Понятно, что тебе не хочется замечать, но ты же заметила, так и не делай вид, что не поняла главного. Дело ведь не в том, что он много чего придумывал, а потом брался за новое — в этом-то ничего плохого нет, дело в том, что уж очень эта практика напоминает то, что происходит с тобой.

Я вздрогнула от расчетливой, холодной очевидности мысли. Подожди, тут же воспротивилась я, о чем же напоминает? О том, что он навел меня на ту идею для студенческого конкурса? Конечно, он помог мне, но, в конце концов, я же сама пришла к результату, он сам признался, что мое решение было другим и лучше, чем его. Да и какое это имеет значение?

А что действительно имеет значение, это то, что мы сейчас работаем над новой задачей со странной целью: «взорвать науку», сделать что-то немыслимо большое. И еще важно то, что Марк считает, будто нам это по силам, и даже смог как-то незаметно убедить меня.

Ну хорошо, что. же в этом плохого, или подозрительного, или тревожного — что тебя гложет? Работаем мы вместе, я, как мне кажется, не хуже его, мои аргументы принимаются не реже, чем аргументы Марка, — это по-честному совместная работа. В любом случае ситуация никак не напоминает ту, когда Марк создает, а потом дарит мне. Да к тому же еще и не создано-то ничего. Да и вообще, я не просто та, кто рядом, я люблю его...

Меня вдруг поразило, как давно я не вспоминала о своих чувствах к Марку. И он, Марк, — я всегда была уверена — любит меня, и мы вместе уже столько времени, целый кусок жизни. Мы уже так свыклись, притерлись и сроднились, что на самом деле создали новый, необычный организм, который нельзя оценить привычными мерками стандартных человеческих отношений. Поэтому ерунда все это — все эти сравнения, ассоциации, подозрения, которые посеял во мне Рон. Полная ерунда!

Мне сразу стало легко. Вот, сказала я себе, сколько раз убеждалась, что нельзя поддаваться порывам: вот и сейчас разложила все по полочкам, и все сразу заняло свои места, и ничего уже нет страшного, пугающего. Все нормально, даже отлично и не вызывает опасений.

Это все Рон — незаметно, как это говорится, тихой сапой, якобы из лучших побуждений, якобы и плохого ничего не сказал, а вот так хитро зародил во мне червоточинку. Как же ему удалось так повернуть разговор, чтобы оставить во мне неприятный, зудящий осадок?

И о Марке-то как говорил, образ-то какой создал! Странный он, видишь ли, и подходи к его странностям с пониманием.

Это Марк странный?!

Да на себя-то посмотри! К зеркалу-то хоть раз в жизни подходил? На весы когда последний раз становился, да и где их такие нашел, чтобы выдержали?