Амур-батюшка (Книга 2)
Шрифт:
– Какой он ни будь гольд, а что у нас, пристанище?
Бабы накинулись на Барабаниху. Со всех сторон на нее посыпалась брань.
– Эка, растравились!
– ответила Агафья, довольная собой, и замолчала, храня выражение насмешливости и этим как бы отбивая все приступы.
Выбрав миг, когда бабы стихли, Татьяна вдруг что-то сказала про нее Арине. Та покачала головой и улыбнулась.
– К нам же придете, - хмурясь, вымолвила Агафья.
– Конечно, богатые!
– как бы нечаянно обронила Татьяна и прыснула.
На этот раз взорвало Агафью.
– А вот у нас были одни, - заговорила Таня, - тоже ба-агатые, мешок да голодное брюхо таскали!
– И она, как бы издеваясь, бойко глянула на Агафью.
– Позовут гольда в гости, набьют его да выкинут, а меха отберут. А говорят: "Мы богатые, нам все можно". Тятя-то один раз их за это на сходе давай пороть. Эх и хлестали!..
– Ты помолчи лучше!
– злобясь, сказала Агафья.
Если ссоры шли у нее с Натальей, с Ариной, так то были дела старые, и сами те бабы одного возраста с ней и такие же семейные. С ними в брани она была ровня. А эта бойкая, чистенькая бабенка, одетая в новое, еще не обносившая своих нарядов, была другого поля ягода.
Таня не унималась.
– Сказывают, один всех обижал, был богатый, а потом пропал совсем.
– Помолчи, говорю!
– взвизгнула Агафья.
– За Федьку своего схватись лучше. На булавку приколи его.
– Что мой Федька! Твой-то Федул кабы не надул! У него, слыхать, гольдовская старушонка завелась.
– И-и! Ох-хо!..
– так и раскатились бабы.
– Вот я те волосы-то выдеру!
– в исступлении шагнула к Тане Агафья.
– А вот это что такое?
– протянула та валек.
– Я тебя сейчас, как гольд медведя. Под брюхо тебе залезу, толщину-то выпущу!.. Богатство-то будешь собирать!
Агафья стала ругаться, но Таня, ударив вальком по белью и заглушая ее, громко запела:
Эх, во поле березынька стоя-а-ла...
Бабы подхватили, и Барабаниха поняла, что ее не желают слушать.
Управившись с бельем, все так же с песнями бабы поднялись на релку. Дома удивлялись Татьяне.
– Ну и бой! Неужто так и сказала?
– Так и отрезала!
– Как же это ты, Таня?
– Пусть не колется!
– весело отвечала молодуха.
* * *
На свадьбе, после первой ночи, Таня чуть не сгорела со стыда, думая, как утром бабы приступят к ней. Выручила ее Наталья. Она заранее догадалась, что ничего у молодых не случится, что Федька еще как малый ребенок.
Минула свадьба, молодые привыкали друг к другу. Часто долгие часы проводили они в обнимку, не шевельнувшись, прильнув друг к другу горячими лицами, тихо беседуя про хозяйство, про куриц, которых заедала мошка, или про пойманную рыбу, раненную кем-то в бок.
Федя все больше привязывался к жене и, отлучаясь, всегда спешил домой. Он часто уезжал из Уральского, и на первых порах Татьяна даже рада
Федя вовремя не вернулся. Не приехал он и на другой день. На третьи сутки пришла почта, и ямщики удивились, что его еще нет дома. Они сказали, что Федька очень торопился и уехал вперед.
Тане представилось, как муж к ней со всей душой и заботой, а она чуть не рада, когда он с глаз долой. Вот бог ее за это теперь и наказал! "Сказал, поди, мой Федя: "Все нипочем, в буран поеду!" - и застыл где-нибудь!.." Она понимала, что пустился он в этот путь ради нее, чтобы поскорей приехать к жене. Она готова была искать его сама, но тут заскрипели полозья, и в дверь ввалился Федька. Оказалось, что по дороге лошадь зашибла ногу о торос и он останавливался в гольдской деревне, пережидая там пургу.
Федька с красными пятнами обмороза на широких щеках сидел на скамейке, а Татьяна сияла от радости.
– Не пущу я тебя больше с почтой!
– говорила она.
Федьку так тронуло ее горе; он представил, как бы убивалась она, если бы он замерз, - и у него слезы навернулись на глазах.
– Да уж теперь весна скоро, - утешал он жену.
– Еще один раз пройдет верховая - и все. А снизу, говорят, не будет больше почты. Дуня тебе кланялась. Гостинцы послала.
– Ой, Дуня, ягода моя!
– хватая сверток и уже забывая горе свое, воскликнула Таня. Она запела и с притопом прошлась по избе:
Эх, Дуня, ягода моя,
Да раз-у-да-ла гол-ло-ва!
Пошто любишь Ивана...
– Ну что, напугалась?
– спрашивала ее Наталья.
– Не говори! Как вспомню, так до сих пор сердце мрет!
Эх, я за то люблю Ивана,
с восторгом запела и заплясала Таня, оглядываясь и охорашиваясь в новом фартуке,
Голова его кудрява...
* * *
Федька привыкал к семейной жизни. Близость жены, ее ласки придавали ему духа и твердости. Чистый и здоровый, он всю силу своей души отдавал любви. Вместо тихого Федюшки в нем зрел муж и крепкий работник - Федор Кузнецов. Лицо его зарастало курчавой пегой бородой, и он становился похож на Егора - такой же рослый, но нравом был мягче, нежней, отзывчивей.
Летом Таня одевалась легко, ярко. Малого роста, в цветных ситцах, с крепкими руками и ногами, неутомимая работница и в поле, и дома, и на реке - она радовала мужа. Отец обучил ее с детства ловить осетров. Любила Таня ездить с мужем на быстрину рыбачить. Часто оставались они ночевать на острове, захватив с собой накомарник и холщовую палатку.
Однажды Таня воротилась домой необычайно притихшей. Наталья заметила, что с нею что-то случилось. Татьяна краснела, молчала, но, наконец, призналась, что затяжелела. Она и радовалась и плакала. Бабка Дарья теперь в ней души не чаяла. В воскресенье старуха, шепча какие-то наговоры, испекла пирог. Созвали на угощение соседок. Наталья пошла за Барабанихой.