Аналогичный мир - 2
Шрифт:
— Вполне. И что предлагаешь?
— В Россию его надо отправлять, Миша. Чтоб жил нормально, работал, женился, детей растил. Пацан у него русский, с Горелого Поля.
— Согласен, — кивнул Михаил Аркадьевич. — И что от меня нужно?
— Два сигнала. Чтобы у парня экзамены приняли. На права и на автослесаря. А может, и на механика. И чтоб шёл, ну, не как репатриант, а как беженец.
— Сделаю сегодня же, — кивнул Михаил Аркадьевич. — Значит, считаешь, парня трогать не надо?
— Не надо, Миша. Он своё прошлое с кровью
— А согласится он в чужую страну ехать?
— Ради пацана он и не туда поедет, — усмехнулся Савельич.
— Да, ради ребёнка человек на многое способен, — кивнул Михаил Аркадьевич. — Думаю, за неделю надо уложиться.
— С экзаменами? Да. А с остальным как получится. И поживёт он пока в казарме.
— Зачем?
— Не зачем, а почему. Больно плохо живёт парень. Ну, и обвыкнет заодно, и языку поучится.
— Понятно. Если он сам этого захочет, Савельич. Сам.
— Он и так у нас целый день, и пацан с ним.
— Он приходит на работу и уходит домой. Понимаешь?
Савельич задумчиво кивнул.
— Что ж, тоже резон, конечно. Ладно. Как он сам захочет. Всё, значит.
Михаил Аркадьевич улыбнулся.
— А с этим… шустряком как думаешь? Ему трибунал положен.
— Не трогай дерьма, Миша, вонять не будет. Парня пристроим, тогда и с шустряком разбираться будем. Келейно, по-свойски да по-домашнему, — Савельич подмигнул и тут же стал серьёзным. — Здесь чуть тронешь, такое полезет, что не обрадуешься.
— Тоже резон, — Михаил Аркадьевич очень точно передал интонацию Савельича.
Они рассмеялись, и Савельич встал, надел фуражку. Михаил Аркадьевич так же встал в уставную стойку. Рукопожатие, один взял под козырёк, другой, щёлкнув каблуками, склонил голову, и Савельич ушёл.
Михаил Аркадьевич сел за стол. К приходу Гольцева и Спинозы он закончил обе записки и сделал необходимые звонки.
— Олег Тихонович, пожалуйста, вот это отправьте по официальным каналам, а это, — Михаил Аркадьевич дописал последние слова и сложил листок, — это я попрошу вас, Александр Кириллович, отвезти в Комитет узников и жертв, Бурлакову в руки. А теперь продолжим.
И они продолжили. В конце концов, и Чак, и Гэб, и тем более Тим — только эпизоды, и не самые значимые. Благодаря им удалось связать несколько нитей, заполнить пару проломов в мозаике. И надо работать дальше.
Во дворе ему указали скамью под навесом, где он мог посидеть, подождать. Эркин сел и прислонился спиной и затылком к опорному столбу. Вот и всё. Ни волноваться, ни отчаиваться он уже не мог, не было сил. Не было сил даже осмыслить вчерашнее. Просто он ходил по городу, смотрел и не видел, слушал и не слышал, и если бы не Мартин… Эркин прикрыл глаза. Как же он вчера… словно опять в «чёрный туман» угодил.
И сегодня… Сегодня, идя в комендатуру, он сделал крюк. Прошёл
…- Эй, парень.
Он останавливается и медленно поворачивается на голос. Из-за невысокого ажурного забора на него смотрит краснолицый старик.
— Подойди, парень. Дело есть.
— У меня нет с вами дел, сэр, — отвечает он, подходя.
— Зайди, — перед ним распахивают калитку.
Как во сне, нет, как снова в «чёрном тумане», как тогда в имении, он идёт за стариком. Да, это старик. Шаркает, кашляет. И совсем маленький, до плеча ему не достаёт. Холл.
— Подожди здесь.
Старик уходит и возвращается с… деревянным ящиком для инструментов. Как у Андрея был.
— Вот, держи.
Зачем это? Он берёт ящик и не глазами, а рукой, всей ладонью ощущает знакомую округлость ручки. Андреев?! Он недоумённо, словно просыпаясь, смотрит на старика.
— Парень этот, светленький, напарником твоим был, так ведь?
И он твёрдо отвечает:
— Брат.
— Ну вот, — кивает старик. — Бери. Инструмент свой — великое дело. Я знаю. И память тебе. О брате. А теперь иди. Иди. А то ещё увидит кто.
— Спасибо, сэр, — машинально отвечает он.
И уходит…
…Но ведь не приснилось. Вот он, ящик Андрея стоит у его ног. Он показывал дежурному у входа, а сам толком и не посмотрел, что там. Но даже если инструменты заменили чем-то негодным и ненужным, то сам ящик тот же. Память. Эркин судорожно сглотнул, не открывая глаз. Спасибо вам, сэр, спасибо.
И ещё было…
…Он уже идёт по Мейн-стрит, всегда запретной для цветных, и его снова окликают.
— Постойте.
Он опять послушно останавливается и оглядывается. Белая женщина. Старая. Что ей надо?
— Я видела вас… с Джен. В Гатрингсе. В парке.
О чём это она? Гатрингс, парк?
— Вот, возьмите. Я уверена, что вы встретитесь.
Он смотрит на неё, видит, как шевелятся её бесцветные тонкие губы, слышит слова, но доходит до него как-то смутно, обрывками.
— Джен столько перенесла… я уверена, вы всё поймёте и простите…
Он должен прощать Женю? Она сумасшедшая? Или это у него самого крыша съехала? О чём это она?
— … уезжайте. Я видела его… Теперь ему понадобилась дочь, такие ни перед чем не остановятся… Возьмите, отдадите Джен, там я всё написала…
Он берёт конверт, который она ему протягивает, засовывает в карман и машинально повторяет:
— Спасибо, мэм.
Она что-то отвечает, и он уходит…
…Эркин тронул карман куртки. Да, конверт там. Письмо. Зачем оно ему? Он же неграмотный. Но… но если это правда, и Женя жива… Нет, нельзя, если обман — он не выдержит. А ему нужно найти Алису.
— Мороз! Кто тут Мороз?
Эркин вздрогнул и вскочил на ноги.
— Ты Мороз?
Перед ним стоял русский в форме с красной повязкой на рукаве.