Аналогичный мир - 2
Шрифт:
— Ещё бы, столько сладкого, — улыбнулась Женя и посмотрела на Эркина. — А ты?
Эркин улыбнулся и покачал головой. Конечно, жаль пропадающего талона, но… не ломать же компанию, а есть и в самом деле не хочется. Даже не так. Не хочется перебивать сладкий вкус во рту.
Они не спеша шли по лагерю. Алиса по-прежнему держалась за его руку. Когда на их пути попадалась лужа, она поджимала ноги, и он на весу переносил её. Было тихо и очень спокойно. Встречные, спешащие к столовой люди здоровались, с необидной улыбкой оглядывая Эркина. Ну, понятно, цирк, как говорит Фёдор,
Так дошли до ворот и повернули обратно. Даше и Маше завтра рано вставать. Собраться, то да сё.
— Девочки, половину набора себе возьмёте, — сказала Женя.
И Эркин, мгновенно сообразив, кивнул.
— На память. Об Андрее.
И тогда Маша с Дашей согласились.
Они вернулись к женскому бараку. Как обычно, Эркин попрощался с ними уже привычным:
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Эркин.
Когда за Женей закрылась дверь, Эркин пошёл к себе. Он вдруг почувствовал, что устал. И как-то только сейчас подумалось, что песня про Хаархан и боком может выйти. Но… Андрей мёртв, он уже и следователю в тюрьме, и парням в госпитале, и… и кому-то ещё говорил, что Андрей лагерник. Ладно, спросят — отвечу.
Эркин вошёл в свою комнату. Никого ещё нет, все на ужине. Он, не включая света, повесил куртку, разулся, смотал портянки и лёг поверх одеяла. Полежит немного…
— Сумерничаешь?
Эркин вздрогнул и зажмурился от ударившего по глазам света, сел на кровати. Грег? Да, Грег.
— Нет, так прилёг.
— Понятно, — кивнул Грег, снимая и вешая шинель.
Говорил он по-английски, и Эркин вежливо отвечал на том же языке.
— Помянул брата, значит?
— Да, — кивнул Эркин, чувствуя, что это только вступление.
— Слушай, — Грег остановился перед ним. — Ты… я слышал, пел… про Хаархан… — Эркин молча кивнул. — Ты… ты откуда эту песню знаешь?
— От брата, — Эркин снизу вверх глядел на напряжённое и какое-то… умоляющее лицо Грега. — А что?
— Он… он что, был… там?
— В лагере? — Эркин встал. — Да, он лагерник, — и повторил: — А что?
— Слушай… у меня… понимаешь, у меня… брат младший там… в лагере исчез, сгинул.
— Что? — потрясённо переспросил Эркин. — Как это?
— Так, — Грег отвёл глаза, отвернулся даже. — Дезертировал он и, дурак, сосунок, домой прибежал. Его и взяли… на глазах у матери. У неё инфаркт, сердце разорвалось. И всё. Понимаешь?
— А… ты?
— Я на фронте был. Помотали меня, конечно, все звания мимо, награды долой и в штрафняк. А там… ладно, — Грег сглотнул и повернулся к нему. — Не обо мне речь. Может… может, твой брат рассказывал… Ник Торманс. Мы Тормозовы были, это в Империю Тормансами писаться стали, чтоб не цеплялись. Нет? Не слышал? Николай Тормозов.
Эркин медленно покачал головой и, невольно извиняясь, сказал:
— Нет, не слышал. Про дезертиров брат говорил, что были такие, но имён не называл.
Стоя в дверях, Костя недоумевающе смотрел на них. Грег почувствовал этот взгляд, обернулся и тут же отошёл от Эркина, стал копаться в своей тумбочке.
— Вы чего? — спросил наконец Костя. — Мороз, ты чего на ужин
— Не хотелось, — пожал плечами Эркин.
— А, ну, поминки, понятно, — кивнул Костя.
— А раз понятно, чего спрашиваешь? — прорычал Грег.
Эркин достал мыльницу, взял полотенце и грязные портянки и в сапогах на босу ногу пошёл в уборную. Там уже начиналась обычная вечерняя толкотня. Многие, кому, видно, завтра уезжать, стирали много. Сашку и Шурку вытолкали взашей, чтоб не мешали своим баловством. Эркин сумел пробиться к раковине, быстро, но без суеты выстирал портянки и ушёл, столкнувшись на выходе с подмигнувшим ему Фёдором.
В комнате Костя, разложив на кровати нехитрые пожитки, укладывал их в потрёпанный армейский мешок.
— Ты едешь? — удивился Эркин, развешивая портянки на сушке.
— Ага, — весело ответил Костя. — В Центральный со всех лагерей съезжаются, может, и найду кого из своих. Запросы-то я отправил, ответы меня и там найдут.
— И много у тебя… своих уцелело? — спросил Анатолий.
— Ну, — Костя помрачнел. — Ну, про мать я знаю, что умерла, про отца тоже. Сестру я в распределителе потерял, она, может, и уцелела, братьев, нас четверо было, и она одна, ну, их тоже… по распределителям… Большие уже, так что имя с фамилией все должны помнить, — Костя тряхнул головой. — Может, кто и уцелел. Ну, и дядья там, тётки… У нас большая семья была.
Анатолий собрал свой мешок, поставил его на пол под кровать, разделся и лёг. И уже из-под одеяла сказал:
— А моих всех… Из всего рода я последний.
— И что? — Костя затянул узел на мешке и запихал его тоже под кровать.
— А ничего, — ответил Анатолий. — Любой род с кого-то одного начинается.
Грег лежал неподвижно, укрывшись с головой одеялом. Роман, недовольно сопя, закончил возиться в своей тумбочке и стал раздеваться. Эркин быстро разделся, развесив, как всегда, рубашку и джинсы на спинке кровати, и лёг. Вошёл Фёдор, на ходу вытирая лицо полотенцем.
— Ну как, Мороз, нормально посидели?
— Да, — сразу ответил Эркин. — Спасибо за помощь.
— Тебе спасибо, — ухмыльнулся Фёдор. — Ну, цирк был, ну, красота… Думал, лопну от смеха. Как они губы раскатали на халяву, а им… — он весело замысловато выругался сразу на двух языках. — И не придерёшься. Да, комендант заходил?
— Заходил, — ответил Эркин.
— Ну и как? Поднесли ему стаканчик?
— Поднесли.
Эркин по тону Фёдора чувствовал, что готовится новая шутка, но не знал, какая, и потому отвечал кратко, чтобы ненароком не испортить игру.
— И как? Не поперхнулся он на трезвом?
— Нет, — засмеялся Эркин. — Проглотил.
Засмеялись и остальные. Даже Грег откинул с лица одеяло. Фёдор победно оглядел всех и стал раздеваться.
— Сегодня без газеты? Читать нечего, — преувеличенно скорбно вздохнул Костя, вытягиваясь под одеялом.
— И цирк, и газета, — поучающее сказал, уже лёжа, Фёдор, — это излишество. А излишество — мать пороков.
— Будто ты, Коська, раньше много читал, — фыркнул Анатолий.
— Кому ближе, гасите свет, — сонно сказал Роман.