Аналогичный мир - 2

Зубачева Татьяна Николаевна

— Хорошо, — улыбнулся Тим. — Врач смотрел, сказал, что здоров.

— А психолог? — небрежно, словно просто поддерживая разговор, спросил Грег.

Но Эркин почувствовал напряжение и насторожился.

— Завтра к нему пойдём, — так же спокойно ответил Тим.

Роман, ехавший в одном автобусе с Грегом и Тимом, кивнул.

— Ты только, Тим, сам не психуй. Дети… они легко забывают.

— Он помнит, — тихо ответил Тим, обвёл их тревожным взглядом и повторил: — Он всё помнит.

— Всё? — переспросил Фёдор.

Тим

пожал плечами.

— Я не спрашиваю.

— И правильно, — решительно подтвердил Эркин, начиная догадываться о несказанном. — Спросишь — напомнишь только. Я… дочку, Алису, не спрашиваю. Она и забывает. Понемногу.

— А она что…? — Фёдор оборвал фразу.

Эркин угрюмо ответил:

— Она видела, как Андрея, брата моего, убивали. И ещё… всякое. Она в самый Хэллоуин через весь город ко мне в Цветной шла. Вся в крови была.

— Ранена? — спросил Грег.

Эркин мотнул головой.

— Она через трупы лезла. Бой был, — он впервые говорил об этом. — Свора эта, чтоб их…, в Цветной лезла. Мы палками, камнями отбивались, ну, и ножи у всех. У… одного пистолет был, у Мартина, он белый, но с нами пошёл. У него жену замордовали, насмерть… — у Эркина перехватило горло, он сплюнул, растёр окурок и долго закуривал новую сигарету, пока не успокоился.

— Ночью… во сне не кричит? — спросил Тим.

Так спросил, что Эркин ответил:

— Женя говорит, что, как я вернулся, успокоилась. Иногда только…

Тим кивнул.

— А мой ещё летом… и тоже иногда. Но с зимы помнит.

— Ничего, — Роман взял у Фёдора зажигалку, прикурил. — Обустроишься на новом месте, жизнь наладится, и забудет он всё.

— Плохое забывать надо, — улыбнулся Фёдор.

— А если помнится? — усмехнулся Роман.

— Ты что, над памятью своей не хозяин? — подчёркнуто удивился Фёдор.

Эркин и Тим одновременно покачали головами и быстро поглядели друг на друга.

Наступившую тишину нарушили голоса женщин, созывавших детей. Тим улыбнулся, слушая этот многоголосый зов.

— За своим пойду.

Остальные закивали. Конечно, кто же уложит мальца, как не он. Тим кивком попрощался и ушёл в быстро наступавшей темноте на детский звонкий гомон.

Обычно Дим сам бежал ему навстречу, но сегодня чего-то малыша не видно, и Тим встревожился. Не случилось ли чего?

— Дим! Ты где?!

И с облегчением услышал:

— Здесь я, пап.

Зашелестели кусты, оттуда вылезло что-то тёмное, но Тим уже угадал Дима и сердито сказал:

— Ты в порядке, Дим?

— Ага! — весело ответил Дим. — Пап, это Катька. Кать, а это мой папка.

Только тут Тим заметил маленькую, меньше Дима, девочку. Из-за повязанного поверх пальто платка она казалась очень толстой, но личико было маленьким и бледным.

— Катя! Ка-а-атя-а-а! — звал далёкий женский голос.

— Это мама, — шёпотом сказал девочка, попятилась

и побежала от них на голос. — Ма-ама-а-а! Я здесь, мама!

Дим вздохнул ей вслед.

— У неё совсем фантиков нет. И камушков. Пошли, пап?

— Пошли.

Тим взял его за руку, и они направились к семейному бараку. Дим шёл вприпрыжку и рассказывал о своих делах. Тим слушал и кивал. Здесь, в лагере, Дима никто не обижал и не дразнил, малыш в первые же дни обзавёлся кучей приятелей и был счастлив. А больше Тиму ничего и не нужно.

— Ты дал Катьке фантики?

— Не дал, а проиграл, пап. В камушки. А то ей меняться нечем. Правильно?

— Правильно, — кивнул Тим. — Она лучше тебя играет?

— Не, я поддался. Ну, если просто дать, это же обидно, а так… — Дим, уцепившись двумя руками за кулак Тима, поджал ноги, перепрыгивая через лужу. — Ух, здорово!

Они вошли в семейный барак и из прокуренного забитого людьми холла свернули в свою казарму. Ещё горел полный свет, по проходам между отсеками пробегали дети и взрослые, хлопали то и дело двери уборных, десятки голосов сливались в сплошной гул. Проходы были слишком узкими, чтобы идти рядом, и Дим, по-прежнему вприпрыжку, побежал впереди Тима к их отсеку и первым нырнул за тяжёлую занавеску из пятнистой камуфляжной ткани.

Их отсек самый маленький, меньше невозможно. Двухъярусная койка, тумбочка вплотную к койке напротив занавески и вплотную к ней щит, отгораживающий их от соседей, а второй щит тоже вплотную с другой стороны койки. Тесно, конечно, теснее, чем в их комнатке в автохозяйстве, где они прожили две недели перед отъездом. Но Тим уже привык, вернее, приспособился. Тепло, есть бельё, своё он даже не доставал из мешка, нет, всё нормально.

— Давай, сынок, поздно уже.

Он снял и повесил свою куртку и пальтишко Дима.

— Ага, я сейчас. Пап, а у Кольки машинка маленькая есть, в кулак зажмёшь, а ездит. Он за неё двадцать фантиков просит и ещё все болтики. Это много?

Тим пожал плечами.

— Не знаю, — и улыбнулся. — Сам решай.

Дим задумчиво нахмурился, забавно сведя белые брови. Тим помог ему разобрать постель и раскрыл свою.

— Дим, забыл?

— Не, иду, — Дим взял полотенце, мыло и, волоча уже расшнурованные башмаки, побрёл в уборную.

Тим улыбнулся, снял со спинки верхней койки своё полотенце и пошёл за Димом.

Он поспел вовремя: Дим и белобрысый Никитка обстреливали друг друга водой, зажимая отверстие крана пальцем, благо, в уборной никого уже не было. Увидев отца, Дим отдёрнул от крана руку, а Никита мгновенно исчез. Тим даже не заметил куда, но его это и не интересовало. Рубашка и штаны у Дима мокрые, как он, скажи, под душем в одежде постоял. Если до утра не высохнут… запасных штанов у Дима нет.

— Пап, — начал Дим, — мы только чуть-чуть… я умоюсь сейчас…