Аналогичный мир - 2
Шрифт:
Женя понимающе кивнула. Дим и Катя ухитрились простудиться, и теперь, пока они не выздоровеют, Тим с места не стронется. Куда ж ехать с больными?
— Ну, ничего, — утешающее сказала Женя. — Догонит.
— Вещи… сейчас заберём?
— Нет, — качнула головой Женя. — После ужина. Если завтра с утра уедем, то после ужина надо. Всё соберём, уложим.
Алиса молча и очень внимательно слушала их, хотя такой разговор был не первым. Но она тоже любила слушать, как ни поедут и как будут жить. Алисе, в общем, нравилась жизнь в лагере, но поехать в поезде и смотреть в окошко… нет, это тоже очень интересно и хорошо.
— Как
— Льёт и сыплет, — ответил Эркин. — Зима.
— Не зима, а издевательство, — вздохнула Женя.
Эркин согласно кивнул. Если бы не Нюся, он бы сел рядом с Женей, но и так было хорошо. Женя отложила зашитые чулки и взяла его рубашку. Придирчиво оглядела воротничок и пуговицы, подняла на Эркина глаза.
— Да, — кивнул Эркин. — В ней и поеду.
— Ты в баню сегодня пойдёшь?
— Да, хотел. А что?
— Возьми мой талон, мы не пойдём. Боюсь, Алиска застудится, — объяснила Женя. — Тогда застрянем.
— Хорошо, — Эркин чуть подвинулся, чтобы Алисе было удобнее.
Ему было так хорошо, так спокойно. Даже взгляд Нюси, то и дело задевавший его, не тревожил. А ведь он уже вот так держал Алису на коленях. У костра в Джексонвилле. Да, Чолли прав, ребёнок на твоих руках… это пережить надо…
…Вчера они долго трепались у пожарки. Чолли из-за чего-то завёлся, да, Стёпка Ухарь — странное прозвище, уши у мужика обычные — стал рассказывать, как гулял-погуливал, девок брюхатил, и ни одна не захомутала, свободен он… И Чолли сорвался.
— Это не свобода, а…! — он крепко выругался. — Ничего нет дороже детей! Дети — это свобода!
То ли Чолли русских слов не хватило, то ли… Стёпка Чолли забил, на смех выставил, а потом они как-то отделились, ушли к дальней пожарке, и Чолли заговорил:
— Сволочь он, дурак. Свобода… да гори она огнём, свобода такая, сволочь, такое слово поганит. Мне тринадцать было, меня из резервации увезли, длинный, работать может. Ну, и пошёл. Ты ж знаешь, коли перепродадут, срок заново мотаешь. Мне всё по хрену было. Паши — не паши, а срока не закончишь. Главное — не попадайся. Сколько я хозяев поменял… — Чолли выругался, — И купил он меня, мне уж… да, восемнадцать, а может, и больше, сволочь, гад белёсый, морда гладкая, глаза холодные. Я не чухнулся сначала, а он… подловил он меня, гад. Нет, понимаешь, ни в жратве, не в одежде особо не прижимал. Ну, в рабском само собой, но не голым, штаны, рубашка, сапоги, куртка с шапкой, даже портянки… ну, всё дал. Кашу с хлебом и кофе я получу. И спать… у него и рабы были, и батраки из угнанных, надзиратели, само собой, ну, и я. Так рабов в барак, у батраков… ну, как здесь, только похуже, а меня в отдельную каморку на ночь, под засов. Ничего так? Можно жить?
Эркин медленно кивнул.
— Где я был, там отработочных в рабском бараке держали.
— Во! Ну что, я и жил себе. Весной меня купили, лето отпахал, а осенью… у него кабинет был, позвал он меня, поставил и стал… костяшками на счётах щёлкать. Сколько я, понимаешь, отработать должен, и сколько он мне насчитывает. Этот день я плохо, вишь ли, работал, так этот день не в счёт. Это я куртку порвал — день долой. Это я два пайка выжрал — тоже день долой. И пошёл, и пошёл… — Чолли разразился отчаянной бранью. — Нет, всё видит, гад, всё знает, всё помнит. Я-то, дурак, радовался, что к доброму попал, плетей за всё лето, считай, ни разу не получил, ну, оплеухи не в счёт, да и не распускал он рук особо.
Эркин присвистнул.
— Ни хрена себе! Это как же так?
— А вот так! Он ведь ни плетью, ни кулаком меня не трогал. Он жратву, одежду, сон, мою, вишь ли, непочтительность, да всё в дни переводил и вычитал. Тысяча сто дней и по двадцать четыре часа в день, это сколько, а?
Эркин свёл брови, считая, запутался и тряхнул головой.
— Нет, больно много.
— Во! А он сосчитал, сволочь, гадина, чтоб ему… Двадцать семь тысяч рабочих часов я ему должен.
— С ум сойти! Это ж… подожди, ну по десять часов в день работать, это ж… две тысячи семьсот дней, а в годах… подожди, сейчас… семь лет и ещё тридцать девять дней. Ни хрена себе! У тебя ж три года отработки.
— Во-во. В года он мне не пересчитывал, я одно понял: взяли меня за глотку и держат. Двадцать семь тысяч, а мне за всё лето четыреста часов насчитал.
— Подожди, семнадцать дней по двадцать четыре — это… подожди, сейчас… это четыреста восемь часов.
— И тут обманул, — кивнул Чолли. — Нет, ты слушай. Ну, я и запахал. Он мне на Рождество ещё двести часов щёлкнул, смеётся, работай, дескать, старайся.
— Чего так мало?
— Холодно уже, так он за отопление вычитать стал. Ну, дом-то, где мы все были, крыло — барак, крыло для батраков, ну и кухня там рабская и прочее, он отапливался, вот за дрова и за прочее. Это ладно. Меня в конюшню к лошадям поставили, ну, и всюду ещё по мелочам. Только и сидел, что за жратвой, а лежал ночью в каморке. А весной… кровь у меня заиграла.
— Понятно, — кивнул Эркин.
— Я и слюбился с одной. Навроде того дурака Стёпки был. И ещё от злобы на хозяина. Он на этот счёт строг был, когда без его приказа. Одного чёрного так застукал. Ну и… — Чолли сплюнул.
— «Трамвай»? — глухо спросил Эркин.
Чолли покачал головой.
— Яйца ему отрезал. Овечьими ножницами. Ну, знаешь, овец стригут.
— Однако!
— Во-во. Всем, понимаешь, в назидание. А меня забрало. Ни хрена, думаю, не поймает он меня. На конюшне ко мне втихую не подойдёшь, кони, они не выдадут. А там настил сенной, сбруя внизу.
— Знаю, — кивнул Эркин.
— Ну вот. Она забежит ко мне, мы туда, раз два и нету нас, разбежались. Потом и другая, так же.
— Сразу с двумя? — ухмыльнулся Эркин.
— Нет, конечно, заметили бы. Так, какая забежит — с той и трахаюсь. Говорю ж, дураком был. Ну, и не досмотрел. Травинка в волосах у ней осталась. Он и выследил нас. Тихо вошёл, я и дёрнуться не успел. Так на ней и лежу. А он стоит и смотрит на нас. Ну что, говорит, кончай, чего остановился… — Чолли глубоко затянулся сигаретой.
Из темноты вышел и встал рядом с ними Тим. Чолли покосился на него, но промолчал, не прогнал. Не стал возражать и Эркин. Чолли перевёл дыхание и продолжил:
— Ну что. Встал я, штаны подтягиваю. Она встала рядом. Стоим, ждём… он так спокойненько: «И много их к тебе бегает?». Я молчу.
— Врезал? — спросил Тим.
Чолли кивнул.
— Он хлёстко бил. Пока я корячился, она и назвала. Вторую. Он меня сапогом под челюсть ткнул и говорит: «В баню. Лошадей уберёшь и в баню».
— Он так и сказал? — медленно переспросил Эркин. — Не в душ, а в баню?