Аналогичный мир - 3
Шрифт:
— Есть-то надо, — возразил Андрей.
— Ну, я тогда огурчиков возьму, — Олёна сказала это так, будто он спорил с ней.
Они занесли покупки в вагон и снова вышли: ещё ж почти час стоять. Снова ходили по перрону, постояли в толпе, окружавшей безногого слепого в гимнастёрке, певшего под гармошку. Вздохнув, Олёна положила в лежавшую перед ним серую, давно потерявшую цвет и форму фуражку две десятикопеечные монетки. Помедлив секунду, Андрей сделал то же самое. А когда они отошли, Олёна тихо сказала:
— Жалко
Андрей кивнул.
Когда они вернулись в вагон, до отхода поезда оставалось пять минут. Муртазов появился перед самым отходом, обедать отказался и лёг на свою полку отдыхать. В ресторане, похоже, пообедал — улыбнулся Андрей. Фомич, хотя тоже где-то гулял, от обеда не отказался. Андрей достал свой паёк, открыл банку и, пока Олёна делала бутерброды, взял кружки и пошёл за чаем.
— Ну, водохлёбы подобрались, — ворчала проводница. — Греть не успеваю.
Но кипятка на три кружки у неё набралось.
— Теперь пока не закипит, этим обходитесь. Понял, кудрявый?
— А чего ж тут не понять? — Андрей с улыбкой взял кружки. — Спасибо, мамаша, пропали б мы без тебя.
— Иди уж, трепач.
Её воркотня напомнила Андрею Джексонвилль и миссис Томсон, у которой снимал выгородку, Томсониху, как он её про себя называл. Интересно, как она там, кого взяла на его место? Если не нашла жильца, хреново ей. Без приработка ей не прожить.
Он поставил кружки на стол, и они сели обедать. Курицу Олёна разделила на четыре части. Аккуратно отложив четверть в сторону, вопросительно посмотрела на Андрея. Тот молча кивнул, соглашаясь, но Муртазов, казалось, крепко спавший, вдруг сказал:
— Мне не надо, всё равно в Роменках сойду.
И Олёна поделила оставшуюся четверть между Фомичём и Андреем.
Ели не спеша, без жадности — как заметил Андрей, — но и внимательно, не небрежничая с едой. Когда Фомич, поев и сыто отдуваясь, перекрестился и полез на свою полку, Олёна улыбнулась.
— Опять спать?
— А чего ещё в дороге делать? — Фомич, кряхтя, вытянулся, шумно вздохнул. — Поел, поспал, поспал, поел, так и доехал, — и совсем сонно закончил: — Было б что есть.
Олёна тихо засмеялась. Засмеялся и Андрей: да, была бы еда, а едоки найдутся.
Куриные кости Олёна завернула в обрывок газеты, которрую дали Андрею вместе с курицей, аккуратно сложила остатки хлеба, тушенки, сала и огурцов — на ужин будет, взяла свёрток с костями, кружки и вышла.
За окном снова плыл лес. Андрей узнавал ели, берёзы… «Заяц серый, куда бегал…». Ладно, прошлое было, будущее будет, а есть только настоящее. Хорошая девчонка Олёна, везёт ему с попутчиками.
Вернулась Олёна, поставила на стол кружки вверх дном и села на своё место. Андрей улыбнулся ей.
— А что за край Печера?
— Оюшки! — обрадовалась Олёна. — Края наши красивые.
Андрей слушал, кивал, поддакивал, расспрашивал. Интересно же.
— А Озёричи, ты сказала, там что?
— Оюшки! А Озёричи… Ну, леса там глухие, болота немеряные, озёра бездонные, а люди, — она даже поёжилась, — набродные.
— Набродные? — удивился Андрей. Это как?
— Ну, набрели со всех столон. И не индеи, а совсем наособицу. Всякое про них рассказывают. И к себе никого не пускают, а сами-то… Ну… ну, не знаю я…
— И не надо, — отмахнулся Андрей. — Давай про печеру.
— У нас хорошо-о-о, — глубоко вздохнула Олёна. — Набродных нет, все тутошние, от веку. Индеев тоже, почитай, нету. Они на Равнине своей…
— Поползли они оттуда, как тараканы, — вдруг сказал сверху Муртазов.
А Фомич откликнулся:
— Таракан — он таракан и есть, хоть чёрный, хоть рыжий.
— Чёрные из Империи, рыжие с Равнины, — Муртазов зевнул, поползли в Россию, будто им тут мёдом намазано.
Он ещё раз зевнул и сел на полке, повозился и легко спрыгнул вниз. Чуть сощурив глаза, Андрей следил, как он обувается, надевает и застёгивает, звеня наградами, мундир.
— До Роменок пять минут осталось, — заглянула к ним в отсек проводница.
— Спасибо, мамаша. Держи, — он протянул ей трёхрублёвку. — За постель, за чай и внукам на конфты.
Проводница, почему-то нахмурившись на слова о внуках, кивнула, пряча деньги и вышла.
— Ну, — Муртазов надел шинель, фуражку и взял свой чемодан. — Всем счастливо.
Поезд остановился у дощатого перрона с небольшим в узорчатой резьбе домиком вокзала, постоял с минуту и снова тронулся. Фомич, кряхтя, повернулся на другой бок и захрапел.
— Ондрюша, — позвала Олёна, — ты чего?
— Ничего, — Андрей заставил себя улыбнуться максимально беззаботно.
— Ты… ты расскажи мне про Олобаму. А там как живут?
— Живут, хлеб жуют, — засмеялся Адрей. — Когда он есть, конечно. А так… я на мужской подёнке крутился, ну, дрова поколоть, забор поставить, замок починить. А летом мы с братом бычков нанялись пасти. К лендлорду.
— А этот… — у неё получилось: — ленлор. Это кто?
Андрей попытался объяснить, и наконец Олёна кивнула:
— Навроде помещика, значит.
— Да, наверное, — пожал плечами Андрей.
— Не обманул он вас? При расчёте-то?
— Нет, — мотнул голвой Андрей.
Либо спать, либоесть, либо вот так трепаться. А чего ещё в дороге делать? Конечно, о выпасе да перегоне ей неинтересно, а про Бифпит можно. Но рассказывал он, уже помня, что Фомич спит-храпит, а всё слышит. Так что, прежде чем слово выпустить, подумай, как его понять могут.