Анастасия, боярыня Воеводина
Шрифт:
Смотр в этот раз приготовили только к концу студенца (декабря). Невест дважды выстраивали зря. В первый раз прошли вдоль ряда только две женщины, собой пригожие, молодая совсем, девчонка, и постарше, но не сваха. В платье богатом и княжеской шапке. Похожие. Мать и дочь — решили невесты. Царь не появился. Потом в следующий раз, через день прошел уже мужчина, тоже богатый, красивый, чуть старше царя. Задержался около княжны Волконской, постоял, и дальше прошел. Потом шепотки пошли, что это лучший друг государя, князь, тоже Михаил, Воеводин-Муромский. Зачем все это никто не понял. Велели
Михаил второй день наблюдал за невестами из небольшого окошечка, специально прорубленного как раз напротив их строя. Никто его внимание не привлек. И вот, сегодня, снова наблюдал. Невесты уже не стояли столбами, боясь пошевелиться, две репетиции позволили расслабиться. Переминались, перешептывались. Вдруг, относительную тишину разорвал смачный звук пощечины. Шел со стороны княжны Волконской, в голове у которой было такое намешано, что Михаил даже смотреть в ее сторону не рекомендовал. Вот и сейчас, княжна отвесила оплеуху своей молоденькой спутнице, миловидной, по всему видно, дворяночке из бедных, и сейчас, шипя выговаривала ей. Миша, стоящий рядом усилил звук.
— Курица безмозглая, Дуська! Я какие духи велела подать? Дамасскую розу! А ты мне что суешь? Индийский жасмин! У меня от него голова болит! Говори, кто тебя нанял, что бы меня из смотра выкинуть! Мигом розу принесла, голодранка!
Девушка тихо плакала, но ответила::
— Никак невозможно, княжна, ваш братец младший давеча игрались и опрокинули половину флакончиков!
— Недоглядела, дурища! Чем мне теперь царя привлечь, сваха говорила, он аромат розы любит! Пошла вон, ежели к началу смотра не принесешь, велю высечь и к папеньке твоему, голодранцу отправить прикажу. Будешь у него огород полоть! Хоть первому встречному отдайся, но духи принеси!
Девица, плача, тихо выбралась из строя и вышла. Михаил глянул на Анну. Он знал ее любимый аромат. Анна открыла маленькую суму на пояске и достала почти полный флакон. Государь шепнул: — «Спасибо»! — Сдернул с головы шапку Мономаха, сунул Мише и вышел в коридор. Давешняя девица сидела на лавке и рыдала в три ручья. Михаил подошел, молясь, что бы его не узнали, подсел рядом и спросил:
— Отчего слезоразлив? Смотр еще не прошел, никому не отказали, почто ревешь? — И протянул свой платок.
— О! — девица вытерла глаза платочком — я не из-за отбора плачу, мне невестой быть не по чину. Я сирота, отец роду хорошего, но беден. Матушка умерла, когда я в младенчестве была. Батюшка с Пожарским воевать ушел, а меня родственникам старшим отдал. Волконским. А княжна Мария, нраву очень строгого, все время шпыняет, как будто я не сестра ей троюродная, а сирота роду подлого, два раза высечь приказывала. И теперь угрожает, если духи нужные не принесу. И к отцу отослать. А тому самому с братом кушать нечего. Прости, боярин, спасибо за платок, пойду я, поспрошаю, может у других невест найдется, пожалеют сироту, отольют чуток!
— Погоди, как тебя звать-то?
— А тебе зачем?
— Интересуюсь. Судьбы у нас схожие. Тоже по чужим людям рос.
— Дарья я, Стрешнева.
— Спасибо! Ты платок себе оставь, сохрани, спросят показать, объявишь. А теперь держи, неси своей сестре-злыдне! —
— Спасибо, боярин, век молиться буду за твою доброту!
Слезы высохли, обрадованная Дарья поспешила в зал, к невестам, даже не задумавшись, откуда у нарядно одетого боярина нужные духи.
Михаил вернулся к ожидающим его Муромским. Миша сразу понял — что-то случилось. Глаза задумчивые, на губах улыбка. Платка заветного в руках нет.
— Миша, срочно, узнай все о Стрешневых, родне Волконских. И о девице Дарье! До завтра! Сегодня еще протяну, а завтра решать надо!
— Сделаю! — Миша выскочил из комнатушки. Вслед за ним появилась недовольная Марфа.
— Куда ты его услал? Он сейчас здесь нужен! И где платок?
— Туда, где он нужней. Сегодня все равно не решу, до завтра подождут. Сегодня только пройдусь. Царь я или нет? Имею право спокойно выбрать!
Невесты заждались, но все тут же замерли навытяжку, когда распахнулись двери парадные, и вышел вначале патриарх с инокиней Марфой, а за ними царь.
Дарье очень хотелось на царя хоть глазком глянуть, но княжна толкнула ее локтем и приказала:
— Голову опусти, дура, что бы зареванной мордой царя не испугать.
Даша покорно голову опустила. — «Так ничего и не увижу» — расстроилась она. По тому, как затихали шепотки, она понимала, что царь приближается, но головы поднять не смела. Около Волконской Михаил притормозил, стараясь еще раз рассмотреть милое ему лицо, но увидел только склоненную голову. Недобро посмотрел на княжну, ухмыльнулся краем рта, и прошел дальше. Вернулся, сел на трон и объявил.
— Сегодня я всех увидел, думать до завтра буду, а назавтра объявлю свою волю. Свободны.
Девиц вывели. В своих покоях они стали перебирать проход Михаила и гадать, что означают его слова. Волконская была возбуждена больше всех. Родители ее, заметив заминку царя, активно пытались догадаться, что это значило. Сошлись на том, что их дочь станет царицей. А такой долгий выбор невесты должен был запутать недоброжелателей, что бы ей опять вред не нанесли. Так что все были в радостных предчувствиях. Мать-княгиня отослала всех девушек, решив сама, на всякий случай, прислуживать дочери. Так что девушки весь вечер были свободны. Даша решила лечь пораньше. Уже около постели украдкой достала платок, стала рассматривать, вспоминая тихий голос еще не старого боярина, добрый взгляд карих глаз. Что этот платок означает? Почему он его велел хранить? Сердце девушки наполнилось сладкими мечтами — нет, эта встреча не просто так, что-то она для нее значить будет! Тут ее позвали ужинать, она быстро сунула платок за пазуху и пошла есть.
— Что ты крутишь, Мишка? — недовольно спросил Филарет за ужином. Был рождественский пост. Так что стол не был обилен.
— Не кручу, выбор сделал. Вот Михаил Муромский придет, и объявлю его вам!
— А причем здесь Миша? — спросила его мать.
— Просто кое-какие сведения о невесте собрать. Поручил ему, что бы опять девицу не испортили. И, матушка, ее имя только вам открою, и поселим на Москве, вот, хоть в доме у Муромских, Что бы опять не навредили!
— А почему не у себя дома? Почему в чужом?