Анастасия. Загадка великой княжны
Шрифт:
Ирена Прусская объяснениями никого не удостоила. Инспектор Грюнберг мрачно сообщил, что она была «глубоко оскорблена» поведением Анастасии, – «и не без причин. Она больше не желает слышать об этом деле».
Так закончилась первая краткая встреча Анастасии с близкой родственницей. «Мы были раньше так близки, – заявила Ирена, – что хватило бы с ее стороны малейшего знака, жеста, чтобы возбудить во мне родственное чувство и убедить меня». Говорить больше было не о чем. «Я не могла ошибиться, – возражала Ирена много лет спустя, когда услышала, что ей не верят. – Я не могла ошибиться!» Внезапно принцесса разрыдалась. Ломая руки, она воскликнула в порыве подлинной душевной муки: «Да, она похожа, похожа, но какое это имеет значение, если это не она?!»
И действительно, какое это имеет значение? Высказывались надежды, что принцесса Ирена смягчится и взглянет на Анастасию
Точка.
С неудачной встречи с Иреной Прусской начался период, который один из друзей Анастасии назвал die Schattenzeit («время теней»): два с половиной года самых невероятных слухов, сплетен и бесконечных горьких взаимных обвинений. Борьба за Анастасию и ее расположение возобновилась, когда разочарованный, и не без оснований, инспектор Грюнберг отослал ее в Берлин к Францу Енике и его жене. Супруги Енике делали всё, что могли, чтобы облегчить ей жизнь, но скоро ее скандальная известность, не говоря уже о тяжелом характере, их утомила. В октябре 1922 года, когда Енике вызвали в Мюнхен по партийным делам, его жена ясно дала понять, что одной ей с Анастасией не справиться. Анастасия поняла. Она уже сложила вещи и готовилась вернуться в Дальдорф, когда услышавшая об этом баронесса фон Кляйст поспешила к Енике и заявила, что этого она не потерпит: Анастасия может жить как ей угодно, но жить она будет у Кляйстов.
Анастасия была слишком измучена, чтобы спорить, но торжество баронессы длилось недолго. Анастасия не прожила у Кляйстов и трех недель, когда доктора признали воспаление у нее в груди не чем иным, как туберкулезом костей грудной клетки в начальной стадии. Вскоре под именем «Анны Чайковской, урожденной Романовой» она поступила в больницу Вестенд в Шарлоттенбурге. Счета за ее пребывание там оплатил сочувствующий приятель барона фон Кляйста. Анастасия оставалась в Вестенде три месяца и снова вернулась туда всего после недели дома.
Большую часть следующего, 1923 года Анастасия провела в больнице. «Она вернулась к Кляйсту ненадолго, – сообщала полиция, – но больше времени провела у Пойтерт… которая, по свидетельству инспектора Грюнберга, имела на нее большое влияние». Отношения между Анастасией и Кларой Пойтерт никогда еще не были более близкими. Клара была для нее хозяйкой, прислугой, кухаркой, камеристкой, тетушкой, рупором и придворной шутихой в одном лице. Но и остальные друзья Анастасии ждали своей очереди. Она снова прожила какое-то время у Енике и у Швабе. Инспектор Грюнберг был так добр, что предоставил ей приют в доме своей племянницы Евы Валь. Сын фрау Валь, Конрад, сохранил смутные воспоминания о «молчаливой иностранке», часами сидевшей в кресле и говорившей, что случалось очень редко, «больше по-английски, чем по-немецки». «Еще задолго до этого она решила притвориться, что забыла русский, – рассказывала женщина, видевшая ее у Грюнбергов, – опасаясь большевиков, которые убили бы ее, узнав, кто она. Хозяин дома, однако, разоблачил ее однажды на свой лад. Он употребил в ее присутствии русское ругательство, причем, как он и ожидал, она вздрогнула, покраснела и укоризненно воскликнула: «Aber Herr Doktor!» Она всегда вносила какой-то элемент этикета в любую ситуацию, «никогда не выходила из дома без перчаток», например, и относилась к старшим «с вежливостью хорошо воспитанной девушки из высокопоставленной семьи… Я припоминаю, что она всегда приветствовала всех подобающим образом, никогда не забывая звания и титула».
То и дело попадая в больницу, будучи предметом всеобщего любопытства, Анастасия вела в то время какую-то бродячую жизнь. «Неким странным образом она перемещалась из одной семьи в другую», – рассказывала женщина, встретившая ее несколькими годами позже. Анастасия воспринимала это с горечью. «Меня передавали из рук в руки. Люди ненавидели тех, у кого я находилась». Но Анастасия играла в этой драме абсурда главную роль. Она без всякого повода с презрением отвергала своих покровителей и без малейших колебаний навязывала свое присутствие тем, к кому была на тот момент расположена. А расположение ее менялось так же часто, как и ее адрес. Инспектор Грюнберг сообщает, что всякий раз, водворившись у Кляйстов, она снова убегала. «Она поступала так четыре раза, и каждый раз Кляйсты возвращали ее к себе». Анастасия объяснила
Русские монархисты совсем не считаются с ее чувствами, жаловалась Анастасия. Как могут они, сидя в своих уютных гостиных, распространять гнусную ложь о ее матери и Распутине? «Он святой, – заявляла Анастасия, когда кто-либо критиковал Распутина в ее присутствии. – Он был преданным другом. Он говорил моей матери о заговорах против нас и защищал нас. Я думаю, он был наш единственный друг… А теперь эмигранты говорят чудовищные вещи. Хуже всех Кляйст. Он сказал мне, что последние годы перед революцией Россией правила истеричка». Истеричка – назвать так свою государыню!
Кляйст во многом провинился. «Он никогда не скрывал, что хочет на мне заработать», – говорила Анастасия. Он просил ее подписать вексель на пятьдесят тысяч датских крон, которые она обязывалась выплатить ему, когда ее признает живущая в Дании бабушка. «Он открыто говорил, что рассчитывает получить с вдовствующей императрицы большие деньги». Разумеется, Анастасия отказалась. Раз он явился к ней в комнату с «неприличными предложениями». Она не уточнила, какими именно. Это было «ужасно».
И как будто одних монархистов было мало, за ней еще гонялись и «газетчики». Франц Енике подтверждал впоследствии, что много потерял, отказываясь от предложений, которые делались ему в отношении Анастасии. Другие, однако, не отличались такой щепетильностью, и всякого рода сомнительные сенсационные публикации, появлявшиеся в газетах, доводили Анастасию до отчаяния. Самые интимные и трагические подробности ее жизни, «чудовищно искаженные», становились общим достоянием. Ее притязания на имя великой княжны преподносились как «важное политическое состязание, в котором мог однажды оказаться призом трон Романовых». Только одна Анастасия могла понять, какое впечатление эти россказни могли произвести на королевские дома Европы, где никогда не терпели никакой огласки.
Мнения и заключения основывались на слухах. В этот период Анастасия предстает в печальном облике, перебираясь с больничной кровати в Вестенде на грязную софу у Клары Пойтерт, бродя в одиночестве по великолепным берлинским паркам, глядя на шоколад и конфеты в витринах и сидя в ночных кафе, соображая, куда ей идти дальше. Однажды на вопрос Клары, где она была, Анастасия отвечала, что бродила всю ночь, не желая или не осмеливаясь искать приюта у эмигрантов. И русских монархистов призывали признать эту девушку дочерью императора! Многие ее высказывания их сильно задевали. Так, например, ей надоело слышать о ее браке с Александром Чайковским, и она напомнила своим покровителям, что сестра царя, великая княгиня Ольга Александровна, развелась с мужем незадолго до революции и вышла замуж за простого гвардейского полковника. Что было позволено дочери Александра III, могло быть позволено дочери Николая II.
В то же время эмигранты были едины в своем мнении, что девушка отличалась гордостью и бесстрашием. В 1923 году в монархистской колонии распространился слух, что видный деятель Екатеринбургского Совета – некоторые говорили, что это был сам цареубийца Юровский, – прибыл в Берлин и остановился в советской миссии. Этот слух дошел и до Анастасии. Она одна отправилась к Бранденбургским воротам, как-то пробралась в посольство и ждала советского представителя в передней. Так и не было выяснено, зачем она там оказалась, но люди шепотом передавали друг другу, что у нее в руках был флакончик с ядом и что «убийце» повезло, так как он не явился.
Пока Анастасия бродила по улицам и кормила животных в зоопарке, русские монархисты обвиняли друг друга в уничтожении ее шансов на признание. Барон фон Кляйст, еще более утративший популярность, винил во всем «крайнюю осторожность и сдержанность» Высшего монархического совета. Кляйст слышал, что совет собрал деньги для Анастасии, – многие заявляли, что они этим занимались, – но руководители Совета отказывались окончательно признать ее права без благословения Русской православной церкви. Церковь, естественно, хранила молчание ввиду отсутствия всякого общения с самой Анастасией. И все они вместе отказывались занять решительную позицию, пока члены семейства Романовых вели себя так, словно Анастасии вовсе не существовало. Ничто, казалось, даже самое искреннее негодование монархистов, не могло вывести Романовых из состояния апатии, безразличия. Например, Зинаида Толстая, царскосельская приятельница императрицы Александры Федоровны, обнаружила особую причину уверовать в Анастасию. Однажды вечером она и Кляйсты сидели в гостиной барона, болтая о том о сем и по очереди играя на пианино.