Анастасия. Загадка великой княжны
Шрифт:
«А вы играете?» – спросила г-жа Толстая.
Анастасия отвечала, что ребенком она училась, но у нее повреждена рука и она не может различать ноты. «Мы танцевали, – продолжала она, – мы так любили танцевать».
Г-жа Толстая пробегала пальцами по клавишам. Внезапно она заиграла вальс, сочинение ее брата, который она часто играла в Царском Селе и под который танцевали царские дочери.
«Результат, – вспоминает баронесса фон Кляйст, – был потрясающий». Анастасия побагровела, зарыдала и упала на софу. Г-жа Толстая, в свою очередь, упала на колени и, целуя руки Анастасии, спрашивала, узнала ли она вальс. Слезы были ей ответом. Г-жа Толстая была настолько потрясена этой реакцией, что тут же телеграфировала двум сестрам царя,
Спустя некоторое время Зинаида Толстая, вновь обретя душевное равновесие, рискнула опровергнуть свидетельство Софии Буксгевден, организовавшей в Дании целую кампанию против Анастасии. «На нас это не произвело никакого впечатления, – говорила сестра царя Ольга, когда позднее ее просили объяснить явное равнодушие Романовых к бедственному положению Анастасии, – потому что мы знали, что все наши родные убиты в Екатеринбурге. Мы слышали от офицеров и других надежных людей… что все были убиты… А потом преданная баронесса С.Буксгевден писала (а позже и лично нам сообщила), что ее просили посетить эту особу, которая закрыла лицо и отказалась говорить. Тогда она откинула одеяло и воскликнула: “Нет, то не Татьяна! Эта женщина невысокого роста, а Татьяна была выше меня…” Она уехала в полном убеждении, что это не Татьяна».
Татьяной она и не была, но почему «преданная баронесса С.Буксгевден» не упомянула другую возможность? Анастасия вела тем временем свою собственную кампанию, заявляя всем, кто готов был ее слушать, что отказ баронессы признать ее был вызван чувством вины. «В Екатеринбурге, – объяснял инспектор Грюнберг, – планировалось освобождение царской семьи, однако, по словам Анастасии, план этот был выдан большевикам фрейлиной баронессой Буксгевден в попытке спасти собственную жизнь. «Нам было ясно, что имело место предательство, – сказала Анастасия. – Мы говорили об этом в заточении. И тогда…»
На этом она прервалась. Где была «Иза», когда они все нуждались в ней? – спрашивала Анастасия, называя баронессу именем, данным ей в царской семье. Почему большевики дали ей свободу, когда многие другие погибли? «Я помню, как папа и мама сидели в Екатеринбурге и говорили, что не могут понять, почему Иза так изменилась в Тобольске. Мы знали, что нас должны освободить, и когда этого не произошло, папа и мама связали эту неудачу с изменившимся поведением Изы. Они верили, что Иза выдала план нашего спасения. Я не могу это забыть».
Нет необходимости говорить о ярости «Изы», узнавшей о своем превращении в злодейку. Но баронесса была не единственной, кого обвиняли в «измене». Один русский аристократ, видевший Анастасию в Берлине, вспоминал:
«Однажды вечером она особенно разговорилась и оживленно, даже горячо, толковала о причинах революции. Она винила во всем русское общество. Люди думали только о себе, а не о стране; офицеры увлекались больше пьянством, чем службой; члены царской семьи нарушили присягу и ввязались в интриги; они не поддерживали царя (она называла его папа), который был слишком добр… Она всё время возвращалась к одной мысли: она не может понять, почему никто не пытался спасти семью, их просто обрекли на уничтожение. Она не может понять, почему сейчас все и всё против нее, намеренно осложняя очень простое дело… С огромной уверенностью, явно побуждаемая мстительным чувством, она заявила, что знает, кто должен быть наказан, чьими черепами “следует вымостить улицы”».
Что можно было поделать с этим злопамятным привидением? Решимостью Анастасии открыто высказывать свои довольно-таки византийские воззрения можно объяснить реакцию еще одного эмигранта,
В отчете капитана Саблина говорится, что он не мог сам определить, кто из дам предполагаемая царская дочь, и ему пришлось спросить. «Мне указали на молодую женщину рядом с баронессой фон Кляйст… Никакого сходства с великой княжной я в ней не обнаружил». Позднее барон фон Кляйст осведомился, узнал ли Саблин Анастасию. «В негодовании от того, что от меня ожидали узнать великую княжну в этой особе, я отвечал: “Хоть голову мне рубите, но я не вижу в ней ни малейшего сходства с великой княжной”».
А что делала всё это время «упомянутая особа»? По словам Саблина, «оставалась совершенно равнодушной”».
Так ли? Баронессе фон Кляйст сопровождавший Саблина офицер сказал: «Если бы она заговорила по-русски и что-то упомянула о прошлом, я бы ее тут же признал, потому что сходство было исключительное». Марианна Нилова, вдова капитана «Штандарта», увидевшая Анастасию в Берлине, узнала ее по цвету глаз. Племянница г-жи Ниловой рассказывала: «Она говорила нам, что смотрела в глаза царя. А когда Анастасия засмеялась, она сразу же узнала ее смех. У нее был очень характерный смех».
Что же происходит? Один очевидец поражен сходством Анастасии с царской дочерью, в то время как другой категорически это сходство отрицает. Один готов признать ее, стоит ей только упомянуть какие-то подробности из прошлого, другая видит ее отчаяние при звуках старого вальса. Один относится к ней подозрительно, так как она не говорит по-русски, другой – Франц Енике – готов поклясться, что кроме русского и немецкого она «знает еще английский и французский».
«Эмигранты были бы счастливы, если бы они могли ее узнать», – вздыхала Герда фон Кляйст. Но Анастасия «остается совершенно равнодушной». Одни сплошные противоречия. Всё еще только начинается.
Здоровье Анастасии ухудшалось, и осенью 1924 года она снова оказалась в Вестенде. Однажды утром она ушла оттуда без ведома врачей. Вскоре Кляйсты нашли ее у Клары Пойтерт и решили, что для них настал момент заявить свои права. На этот раз они обратились в полицию с официальной жалобой, перечислив все хлопоты, доставленные им Анастасией после выхода ее из Дальдорфа, и потребовали возвращения ее на Неттельбекштрассе. Полиции уже давно было безразлично, где пребывает Анастасия, и они ответили, что она может жить, где пожелает. Торжествующая Клара Пойтерт, взявшая на себя роль представителя Анастасии в эмигрантских кругах, возобновила обращения к Ирене Прусской, отказываясь верить, что та окончательно отказалась от Анастасии. «Почти каждый день, – писала Клара принцессе, – Анастасия приходит в мою маленькую кухню и просит меня написать ее любимой тете Ирене. До настоящего момента я отказывалась, поскольку уважаю себя и не хочу, чтобы меня считали дурой, глупой или, еще хуже, сумасшедшей». Логично, но не слишком тактично. Клара умоляла Ирену взять Анастасию в Хеммельмарк. «Если она окажется мошенницей, самозванкой или безумной, всегда будет возможность поместить ее в больницу».