Анатомия «кремлевского дела»

Красноперов Василий Макарович

Очевидно, вспомнив, что на допросе 8 апреля Михаил Чернявский упомянул о своем знакомстве с Тархановым, следователь на всякий случай спросил Скалова, не знает ли он Чернявского, но Скалов ответил, что с Чернявским незнаком. После этого следователь перешел к вопросам о “террористических группах”, о которых Скалов уже показывал на предыдущем допросе. Теперь нужно было четко обозначить и дополнить состав этих групп. Правда, получилось не очень убедительно, и почти ничего нового в протокол занести не удалось. Зато теперь можно было подчеркнуть связь этих “белогвардейских групп” с зиновьевцами через Скалова:

О моих связях с зиновьевцами было известно участникам организации – Надежде Скаловой, Перельштейн и Мухановой. Последняя была об этом осведомлена через мою сестру – Надежду Скалову. Наряду с этим, о моих связях с белогвардейцами Перельштейн и Сидоровым знали зиновьевцы Иолк и Мирошевский… Мадьяр

мог об этом знать от Иолка [871] .

Каган пытался расспросить и об А. А. Гейере, которого Скалов в бытность ректором Института востоковедения по знакомству устроил на высокий пост в подведомственном ему учреждении, но Скалов пояснил, что находится с ним в плохих отношениях с 1929 года и ничего определенного о его “контрреволюционных взглядах” показать не может [872] . Однако Каган и его начальники не унывали, так как к их услугам был и сам Гейер, которого они допросили вслед за Скаловым 17 апреля 1935 года. Скалов еще на первом допросе (4 апреля) дал ему следующую характеристику:

871

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 111. Л. 35.

872

Там же.

Дворянин, белый офицер, был в так называемой [народной] армии в Самаре, позже в колчаковской армии. Гейер состоял в партии социалистов-революционеров [873] .

Гейер был связан дружескими отношениями не только со Скаловым, с которым вместе учился в средней школе, но и с его сестрой, Надеждой, чью фотокарточку ему предъявили в самом начале допроса. Гейер тут же опознал Надежду:

Скалова – дворянка, была замужем за каким-то не то латышом, не то литовцем, находящимся сейчас за границей [874] .

873

Там же. Д. 110. Л. 190.

874

Там же. Д. 111. Л. 97.

Следователи предъявили Гейеру письмо, адресованное им Надежде Скаловой, из которого было видно, что Гейер “принимал участие в Белом движении”. Гейер был вынужден признаться, что скрывал от “органов советской власти” свое прошлое, и подробно рассказал обо всем том, о чем кратко упомянул Скалов во время допроса 4 апреля, добавив, что с 1920-го по март 1923-го он “был в составе дальневосточной народной революционной армии”. По словам Гейера, свое участие в гражданской войне на стороне белых он скрывал, чтобы “избегнуть пребывания на учете бывших белогвардейцев” [875] . В апреле 1923 года Гейер приехал в Москву по приглашению Скалова, чтобы стать заместителем заведующего учебной частью Института востоковедения (на странице 117 справочника “Вся Москва” за 1924 год фигурирует некий А. А. Гейер, работающий в Московском статистическом отделе и проживающий по адресу Трехпрудный пер., д. 11/13, кв. 222. В том же справочнике, на стр. 88, А. А. Гейер числится заместителем заведующего учебной частью Института востоковедения профессора В. К. Трутовского. Возможно, эти разноречивые данные отражают различные этапы трудового пути Гейера, т. к. Александр Александрович недолго руководил учебной частью). В ноябре 1923 года Скалов был снят с должности ректора, и Гейеру тоже пришлось покинуть теплое местечко в институте.

875

Там же. Л. 98.

Допрос продолжался, и вскоре Гейер начал давать показания о Скалове, ничуть не расходившиеся с теми сведениями, которые уже были получены чекистами на предыдущих допросах Скалова и его родственников. Показал Гейер и о других участниках “группы Скалова” – Е. Мухановой, Л. Перельштейн, Н. Скаловой, А. Сидорове, В. Александрове, Г. Ивановой, заявив, будто все они – контрреволюционеры, а некоторые из них еще и высказывали террористические намерения. Чтобы покрепче пристегнуть Гейера к группе белогвардейцев, чекисты (игнорируя показания Скалова о разладе с Гейером в 1929 году) в протоколе допроса изобразили дружескую вечеринку (очевидно, по случаю переезда из Ленинграда академика Н. Н. Семенова, брата тогдашней жены Скалова) “контрреволюционным сборищем”:

В 1931 году на квартире

у Сидорова собиралась группа белогвардейцев – я, Сидоров, Илья Сорокин, Скалов и академик Н. Н. Семенов. Эта встреча, во время которой мы обсуждали положение в стране, явилась толчком к оформлению нашей контрреволюционной деятельности. Мы считали, что проводимая партией коллективизация обречена на провал, что это должно решить вопрос и о существовании Советской власти. Сидоров тогда говорил, что все зло в Сталине, что от него зависит политика в стране, и высказывал при этом террористические настроения в отношении Сталина [876] .

876

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 111. Л. 102.

После этого в протоколе допроса Гейера появилась фраза, полностью соответствующая фантазиям чекистских “липачей”:

Террористически была также настроена Муханова. Она была больше всех озлоблена против Советской власти. По натуре она человек чрезвычайно экзальтированный, и я уверен, что в состоянии аффекта она могла пойти на террористический акт. Муханова вообще считала, что она должна была принести себя в жертву за страдания русского народа от ига большевиков [877] .

877

Там же.

Постарались чекисты под новым углом бросить тень и на Скалова: тот, по показаниям Гейера, часто ездил в Ленинград, беседовал там с Семеновым и интересовался у него разработками в области взрывчатых веществ, которыми Семенов якобы занимался. Учитывая его разговор с Мадьяром на Красной площади, утверждал Гейер,

Скалов интересовался взрывчатыми веществами, к которым имел отношение Семенов, – в террористических целях [878] .

Смысл таких “заготовок” заключался в том, что чекисты на всякий случай “страховали себя по другой линии”.

878

Там же. Л. 103.

В конце допроса пришлось Александру Александровичу признать и свою вину:

Я признаю себя виновным в том, что я разделял контрреволюционные взгляды остальных участников организации, был в курсе их намерений и был осведомлен о террористических настроениях отдельных участников организации (Скалов, Муханова, Сидоров) [879] .

114

Осталось допросить мужа Надежды Скаловой Леонида Воронова, и дело Скалова можно было “ликвидировать”. 22 апреля этот допрос провел следователь Сидоров. 36-летний Воронов, художник-плакатист Главного управления кинопромышленности, оказался давним врагом советской власти, принимавшим участие в вооруженной борьбе с ней еще в октябре 1917 года, будучи кадетом Николаевского инженерного училища в Петрограде. Свое участие в этой борьбе Воронов пытался оправдать “психологией”, которая, дескать, “исключала возможность уклониться от участия” в борьбе, которую он вынужден был вести “без внутренней убежденности в ее необходимости”. Но на следователя Сидорова такие аргументы не подействовали, и он обвинил Воронова в сокрытии им указанных фактов биографии. Воронов продолжал оправдываться:

879

Там же. Л. 104.

Я боялся, что моей “безыдейности” советская общественность не поверит. Я чувствовал, что у меня нет фактов, которыми я мог бы это доказать, и боялся, что буду скомпрометирован. Между тем я человек лояльный [880] .

Следователь лишь усмехнулся:

В одном из ваших писем, отобранных при обыске у вашей жены Н. Скаловой, вы пишете: “Социализм – вещь настолько серьезная, что кроме продовольственных карточек с ним не уживется ничего”. Это свидетельствует о вашей, как вы говорите, “лояльности”? [881]

880

Там же. Л. 207.

881

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 111. Л. 207.