Андрей Белый
Шрифт:
Вынужден написать Вам несколько слов… В Вашем открытом письме Вы как раз заговорили о том, о чем нужно и важно говорить… Осмысленного ответа на подобное письмо, само собой разумеется, ждать нечего. Его нужно придумать, а придумать-то положительно некому. Для этого нужна прежде всего добросовестность, потом искренность, потом знание дела, потом проникновение — словом, тем, кто должен отвечать, пришлось бы стать другими, переродиться, воскреснуть. К несчастию, они так и уйдут, не поняв… Проплыв почти по всему течению прошлого, вынеся ужасы и радость всех изгибов, затонов и порогов, они слишком привыкли к руслу и берегам, и, когда обнажился ослепительно-суровый простор океана, они не хотят принять впадение, а ту необходимую высоту, куда только и рвалась воля человечества с древних дней его, считают иллюзией, маревом, наваждением… Они бы с восторгом поставили песочные часы <в>верх дном, чтобы еще раз повторить свое дело, но, чт опрос ыпалось, то прос ыпалось… Им страшно удаляющихся парусов. Им досадно, что мы отвергли их напутственное благословение. Им тревожно. Но если им действительно тревожно, — хотя я в этом не уверен, — то мы ничего не можем сделать, как только помолиться за упокой ослепших душ их. Особенно убиваться из-за них и жалеть не приходится, ибо им даны были те же возможности… Нужно поскорее отделаться от чувства тени за своей спиной, иначе вся глубина радости не откроется… Мы еще в значительной степени засорены прежними привычками… Нам так много нужно забыть… Кроме всех других сил, нам еще нужна сила не оглядываться… Мы тоже очень люди, в нас тоже мучительно живуч голос родственной крови, но мы должны совершить подвиг разлуки, и, уходя, мы найдем еще силу благословить… Мы лишаемся очага, зато у нас есть радость скорбного стремления… Во всяком случае, это — их драма, а не наша… Если в нас есть что-нибудь трагическое,
P. S. Только что получил Ваше письмо. Из указанных Вами дней одним непременно воспользуюсь. Каким, сообщу своевременно.
На «открытое письмо» Белого Балтрушайтис, таким образом, откликнулся подобием ответного и встречного манифеста. Пафос его энтузиастического послания, как и у Белого, вдохновлен идеей противостояния «либералам и консерваторам», то есть совокупно всем носителям изживших себя, согласно их общему убеждению, концепций и верований, всем, кто неспособен к дерзновенному обретению новых ценностей. Метафорический строй размышлений Балтрушайтиса во многом созвучен формам воплощения «аргонавтических» настроений, которые доминировали тогда в мироощущении Белого.
То же чувство духовной близости и преданности общему литературному делу — в письме Балтрушайтиса к Белому, относящемся ко времени итальянского путешествия, и переданном, судя по его содержанию, итальянскому писателю-модернисту Джованни Папини [535] :
Сотрудник «Весов» Giovanni Papini, очень уважаемая мною душа, просит меня быть сватом и замолвить за него несколько слов, что я и делаю с искренней радостью и со всей силой моего убеждения в значительности всего, что он делает у себя на родине, как и в святости снисходящих на него порывов вообще. Поэтому я очень прошу Вас снизойти ко всем его ходатайствам и нуждам и не отказать ему в содействии, всякий раз, когда оно понадобится. Помня при этом, что он может быть весьма и весьма полезен и всем нам как один из 7-ми итальянцев, любящих Россию, как кормчий нового итальянского возрождения и как человек, талантливо и неистово ополчившийся на то же, что и мы.
О себе напишу из Рима, куда я переезжаю к концу месяца, т. е. недели через две.
Пока же я душевно рад принести Вам братский привет и напомнить о себе.
535
Джованни Папини (Papini; 1881–1956) стал итальянским корреспондентом «Весов» через посредничество Балтрушайтиса (см.: Азадовский К. М., Максимов Д. Е.Брюсов и «Весы» (К истории издания) // Литературное наследство. Т. 85: Валерий Брюсов. С. 271), опубликовал там в 1904–1908 гг. пять статей — «писем из Италии».
Следующее письмо Балтрушайтиса к Белому, сохранившееся в его архиве, отправлено почти год спустя, в ответ на неизвестное нам послание Белого, и выдержано в той лирико-исповедальной тональности, которая, по всей вероятности, была задана Белым:
Сегодня могу только радоваться Вашему привету, благодарить Вас за данную мне возможность побывать с Вами душою в мире нездешнем. Вы помогли мне на некий тайный миг воссоединиться с Праотцем в шелесте Его трав, в шуме<?> Его задумчивых волн… Искалеченный городом, я еще брожу вдоль мира, как брожу вдоль этого моря, подавленный несоизмеримостью человека с тем, что живет и дышит внеего малости. Но уже начинаю растворяться в том иноми громадном, от чего усугубляется ценность мысли и восходят вещие сны… Еще одна, невысокая, ограда, и я знаю, что за нею начинается таинственный мир, моймир, а может быть, и нашмир, ликующий, безмерный и бездонный… Я не только думаю, но и часто чувствую, что мы с Вами — души родные, близкие. Только в нашей нелепой московской жизни могло иметь место то обстоятельство, что эта близость не облеклась еще во внешние подобающие формы… Весьма возможно, что мы ближе, чем можно думать. Прежде всего нас роднит одно душевное общее — необходимость воплотить в свою жизнь некий замысел. Тот же ли он у Вас, что у меня, — дело совершенно второстепенное, во всяком случае не главное. В какой степени проведет его каждый из нас в достижениях бытия своего, — тоже не важно. Я имею лишь одно психологическоесостояние. Для меня важно, чтобы над человеческим существом тяготел некий созидательный фатум, чтобы его сгибало своей тяжестью бремя великого замысла, чтоб ему не было ни сна, ни отдыха, ни места на этой темной земле<?>, чтобы в своей жизни он мучительно рыл некую траншею… Но об этом в ближайший раз… Сегодня я имею лишь несколько свободных минут, поэтому простите за краткость и случайность моих строк. Пишите. Нам нужно за лето кое до чего договориться, кое в чем условиться.
Весьма преданный
Приведенное письмо отчетливее всего проясняет характер взаимоотношений двух поэтов, определившийся с самого начала и не претерпевший существенных изменений в последующем, — прочувствованное и осознанное «одно душевное общее», о котором говорит Балтрушайтис, и в то же время эпизодичность контактов, неразвитость «внешних подобающих форм», в которые интуитивно постигаемая близость и духовная созвучность могли бы воплотиться. Показательно, что и это письмо, содержавшее внятный призыв активизировать эпистолярное общение, скорее всего, ничего по существу не изменило: следующее за ним по времени письмо Балтрушайтиса, сохранившееся в архиве Белого, датируется 15 февраля 1908 г. Показательно, что в «Земных Ступенях» и «Горной Тропе» нет стихов, посвященных Белому, в то время как другим, «коренным» «скорпионовцам» — Брюсову, К. Д. Бальмонту, С. А. Полякову, — каждому посвящено несколько стихотворений. Лишь 28 марта 1909 г., в Страстную субботу, Балтрушайтис выслал Белому автограф своего стихотворения «Пасхальный звон» («Дрогнул в мире звон пасхальный…») [536] с характерной заменой 1-й строки: «Белый! — Дрогнул звон пасхальный» — и некоторыми вариантами строк по отношению к опубликованному тексту [537] . Посвященное Белому стихотворение Балтрушайтиса «Предчувствие» («Вот вновь нам знак, вот вновь зарница…»), впервые опубликованное в берлинском альманахе «Струги» в 1923 г., относится к гораздо более позднему времени [538] .
536
См.: Балтрушайтис Ю.Земные Ступени. Элегии, песни, поэмы. М., 1911. С. 17.
537
РГБ. Ф. 25. Карт. 9. Ед. хр. 3.
538
См.: Балтрушайтис ЮДерево в огне / Сост. Юозас Тумялис. Вильнюс, 1969. С. 465. Автограф стихотворения (с датировкой: Москва. Ноябрь 1922) сохранился в архиве Андрея Белого (РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 345. Л. 2).
Послание «Белый! — Дрогнул звон пасхальный…» было отправлено адресату в последний год издания «Весов» — московского символистского журнала, ближайшими сотрудниками которого были Белый и Балтрушайтис. Тогда, на рубеже 1908–1909 гг., после отхода Брюсова от фактического редактирования журнала, судьба «Весов» была передоверена редакционному комитету из семи человек — С. Полякова, Брюсова, Балтрушайтиса, Белого, М. Ф. Ликиардопуло, Эллиса и С. Соловьева. Белый в этой ситуации стал заведовать отделом статей — т. е. взял под свой контроль, по существу, все идеологическое направление журнала. Констатируя в мемуарах размежевание в 1909 г. среди ближайших сотрудников журнала, Белый отмечает: «В Комитете „Весов“ образовались две партии; партия Брюсова, которую, как ни
539
Белый Андрей.О Блоке: Воспоминания. Статьи. Дневники. Речи. М., 1997, С. 311.
540
Белый Андрей.Между двух революций. М., 1991. С. 312.
Несмотря на категоричность этих заявлений, сомнительно, что в последний год «Весов», когда идея скорого завершения издания властвовала над умами всех ведущих участников журнала, действительно существовали в его редакционном комитете четко оформившиеся «партии» с определившимися идейно-эстетическими позициями; скорее всего — намечались лишь те или иные поляризации мнений при обсуждении конкретных обстоятельств ведения журнала. (Других прямых свидетельств, подтверждающих слова Белого о «двух партиях», не выявлено.) Но тем не менее показательно, что в своих позднейших характеристиках внутриредакционной жизни той поры Белый осознавал Балтрушайтиса как одного из тех «весовцев», на кого он мог опереться как на единомышленника и сподвижника. Балтрушайтис, представитель старшего «скорпионовского» поколения, и Белый, представитель последующего поколения, имели глубинные основания для внутреннего взаимопонимания и созвучия и для литературно-тактической близости, коренившиеся прежде всего в религиозной доминанте их мировидения и творчества. Их религиозно-мистическая устремленность, однако, по своей индивидуально-психологической природе несла в себе существенные различия. Если воспользоваться универсальными символистскими мифологемами, то творческие миры Белого и Балтрушайтиса допустимо со- и противопоставить как мир «дионисианский» миру «аполлоническому»: с безмерностью и динамизмом творческих осуществлений Белого контрастирует размеренная гармония лирики Балтрушайтиса с ее, по словам Вяч. Иванова, «статической символикой» и ритмикой, в которой «мало подвижности жеста и танца» [541] . «Статическую символику» Балтрушайтиса выявляет и анализирует и Андрей Белый в своих заметках о его поэзии.
541
Русская литература XX века. 1890–1910. Т. 2, кн. 6. С. 311.
В конце 1919 г. исполнилось 20 лет литературной деятельности Балтрушайтиса (в декабре 1899 г. состоялся его поэтический дебют — публикация стихотворения в «Журнале для всех»), и в ознаменование этого в Московском Художественном театре было устроено торжественное заседание [542] . Андрей Белый зафиксировал в этой связи (запись о событиях января 1920 г.): «Мой доклад „Поэзия Ю. Балтрушайтиса“ (на юбилее Балтрушайтиса) в „Худож<ественном> Театре“» [543] . Заметки «Ех Deo nascimur» представляют собой, скорее всего, канву для этого устного выступления. В мемуарах Белый сообщает, что связных текстов своих лекций, полностью соответствовавших содержанию выступлений перед аудиторией, он — по мере того, как вполне овладел этим жанром — не составлял, а, используя предварительные заготовки, предавался импровизации [544] — тому неповторимому самовыражению, поражавшему его слушателей, при котором свободно льющееся звучащее слово подкреплялось энергичной жестикуляцией и многообразными ритмико-интонационными модуляциями. Соответственно и рукописный текст заметок о Балтрушайтисе — это не адекватное изложение доклада, не статья, а лишь конспект, состоящий в основном из подборки авторских тезисов, зафиксированных в лаконичной, явно предварительной форме, и монтажа цитат из двух поэтических книг Балтрушайтиса. Характерные особенности этих заметок Белого, представляющих собой по своему преобладающему составу вязь цитат, которые призваны иллюстрировать выявляемые образные лейтмотивы и демонстрировать наиболее значимые, сущностные черты целостного поэтического мира, позволяют сопоставить их с аналогичными опытами, предшествовавшими разбору поэзии Балтрушайтиса и доведенными автором до окончательного вида и до печати, — со статьями Белого «Поэзия Блока» (1917) и «Поэзия Вячеслава Иванова» (1918), вошедшими позднее в его книгу «Поэзия слова» (1922).
542
См.: Дауётите В.Юргис Балтрушайтис. С. 63.
543
Белый Андрей.Ракурс к Дневнику // РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 100. Л. 102.
544
См.: Белый Андрей.Между двух революций. С. 240–241.
Хотя заметки о Балтрушайтисе, в силу своего тезисного, конспективного характера, несопоставимы с прихотливо выстроенными интерпретациями поэзии Блока и Иванова, тем не менее и из этого текста проясняется вполне определенное представление Андрея Белого о поэзии Балтрушайтиса, которую он рассматривает как внутренне цельный, единый текст, как систему поэтического мировидения, законченную и самодостаточную, осуществляемую путем последовательной «символизации всей окружающей действительности» [545] . По примеру самого Балтрушайтиса, распределившего стихотворения «Земных Ступеней» по четырем разделам, каждый из которых дает символическое отображение четырех времен года, Белый в своих характеристиках мифопоэтики Балтрушайтиса прибегает к тому же циклическому принципу: поэтический мир рассматривается в аспекте осуществления суточного цикла (утро — день — вечер — ночь). При этом главнейший субстанциональный смысл несет в себе, согласно наблюдениям и разборам Белого, образ дня («Он — поэт дня» — озаглавлена одна из тематических рубрик текста). Земля для Балтрушайтиса — «путь: не земля, а земные ступени —в день»; «Его земля — земля дневная, земля святая, как и день, который — свет <…> свет духовный, Фаворский, сознательный, умный и Божий; такою ж живою и Божьей, духовной стоит нам земля Б<алтрушайтиса>» [546] . И далее Белый прослеживает символические подобия-тождества в поэтическом мире Балтрушайтиса («день = жизнь, день = свет, день = разум»): «Б<алтрушайтис> — поэт просветленья.В свет<е> дневном для него свет мысли: свет мысленный Божий свет: день — Божья мысль»; «Отношение к миру есть сознательный гимн; поэт кладет братский поклон миру: мир — мир есть жизнь; жизнь — сознание: оттого-то сознательно, мудро, глубокое проникновение и оправдание жизни». Ночь в мифопоэтических представлениях Балтрушайтиса, какими они раскрываются Белому, — один из аспектов всеобъемлющего Дня: «…в ночи выступает ему лик внутренний Света: где „Я“ и „Свет“ — Полуночное Солнце: сознание, Бог, скрывающий свой покров пред Человеком»; «Ночь — последняя Земная Ступень: переход к Неземному Странствию» [547] .
545
Брюсов В.Среди стихов. С. 344.
546
Literature ir kalba, XIII. P. 430, 431.
547
Ibid. P. 432, 436, 442, 443.
В рассуждениях о том, что поэзия Балтрушайтиса есть «путь к первой ступ<ени> посвящения», путь к «себя сознающему центру: к „Я“ в „Я“» [548] , вполне уловим антропософский подход автора. В целом же трактовки Белого принципиально не расходятся с теми, которые уже получила лирика Балтрушайтиса в русской критике; как и Вяч. Иванов, Белый проводит параллели между Балтрушайтисом и Баратынским (а также Тютчевым); подобно тому же Иванову и Ю. Айхенвальду [549] , видит в молитвенном пафосе основное содержание лирических медитаций поэта: «Песни его — молитвы: стих — духовные стихи. Он — религиозный поэт» [550] . Отличает, однако, Белого от других, писавших о Балтрушайтисе, концентрированная эмфатичность утверждений и высказываний — диктовавшаяся, вероятно, «юбилейной» стилистикой, которой должен был соответствовать текст выступления. Проецируя на поэзию Балтрушайтиса евангельскую формулу «Я есмь путь, истина и жизнь», Белый провозглашает в заключительных тезисах своих заметок: «Балтрушайтис самосознающий поэт. Он — живой человек (жизнь). Оттого он — хороший человек (путь). Он — истинно-прекрасный поэт (истина). <…> Я — истина, путь и жизнь. Оттого он Хороший Поэт» [551] .
548
Ibid. P. 439, 440.
549
См.: Айхенвальд Ю.Слова о словах. Пг., 1916. С. 79.
550
Literature ir kalba, XIII. P. 443.
551
Ibid. P. 448.