Андрей Боголюбский
Шрифт:
После совещания на Волоке с князем Изяславом Давидовичем Андрей посылает предупредить новгородцев, что он хочет «искать Новгорода и добром и лихом» и требует от новгородцев клятвенного подтверждения своих верховных княжеских прав на Новгород. После этого Новгород пришел в волнение: «начашась Новгородци мясти и вече часто начата творити»{256}. В результате Святослав был вынужден вывести брата Давида в Смоленск, а затем новгородцы захватили его самого и выслали в Ладогу (откуда он, правда, вскоре сбежал). Это был среди прочего чувствительный удар по сидевшему в Киеве Ростиславу, выгодный как Андрею, так и Изяславу Давидовичу.
Новгородцы тем временем попросили у Андрея на княжение его сына. Он сначала предложил им брата Мстислава, княжившего у них раньше, но они его не захотели. Андрей все же не исполнил их желания — не дал сына и послал
Летопись отмечает, что Андрей «не имея любьви к Мстиславу», и не удивительно, что у него находит поддержку враг Мстислава князь Владимир Мстиславич, которого Андрей отправляет в Рязань, обещая в дальнейшем наделить волостью{258}. В этом же году суд киевского митрополита, как мы видели, сразил владимирского владыку Федора. Все десять лет после смерти Юрия Киев продолжал быть местом непрерывных усобиц, сеявших смерть и несших оскудение стране. Все это приводит Андрея к тому, что он решается на неслыханное дело — разгром Киева. Теперь ему не нужен Городец на Остре, в котором нуждался Юрий для сбора там своих союзников. Андрей мог вести свои войска через все княжества и везде получать усиливавшие их новые полки.
Момент для удара по Киеву был избран Андреем очень удачно. Сидевший в Киеве Мстислав не только был враждебен Андрею, но не пользовался расположением и других южных князей. Назначение в Новгород его сына Романа оттесняло от Новгорода Ростиславичей и упрочивало их союз с Андреем.
Мстислав, видимо, не думал, что беда так близка; в это время, занимаясь судьбой Романа в Новгороде, он послал к нему на помощь младшего брата Андрея Михалку с черными клобуками. Однако Михалко был перехвачен Ростиславичами смоленскими. Судя по поведению Михалки, можно думать, что он рассчитывал закрепиться на юге и вел свою независимую от Андрея политику{259}.
Войско Андрея во главе с Мстиславом Андреевичем и воеводой Борисом Жидиславичем по пути к Киеву быстро увеличивалось. К нему примкнули братья Андрея Глеб Юрьевич из Переяславля-Южного и вернувшийся из Греции юный Всеволод Юрьевич{260}, племянник Андрея Мстислав Ростиславич, князья Роман смоленский, Владимир дорогобужский, Рюрик Ростиславич овручский, его братья Давид и Мстислав из Вышгорода, северские князья Олег и Игорь Святославичи. Соединившись под Вышгородом, войска остановились под Киевом на Доргожичах, около Кириллова монастыря, и, разойдясь отсюда, обложили Киев. Осада продолжалась три дня, пока ловкий маневр отборного отряда дружинников, ударивших на город с тыла и ворвавшихся внутрь, не заставил Мстислава бежать{261}.
Никто не вышел навстречу победителям — это не было очередной сменой одного князя другим, это было взятие вражеского города со всеми его последствиями. И действительно, описание в летописи разгрома Киева не уступает картинам монгольского завоевания: «Взят же был Киев месяца марта в 8 на второй неделе поста в среду. За два дня ограбили весь город: Подол и гору, и монастыри, и Софию, и Десятинную Богородицу. И не было помилования никому и ниоткуда; церкви горели, христиан убивали, других вязали, женщин уводили в плен, насильно разлучая с мужьями; дети плакали, глядя на своих матерей. И взяли именья множество и церкви обнажили: иконы, и книги, и ризы, и колокола — все унесли смольняне, суздальцы, черниговцы, и Олегова дружина; вся святыня была взята. Зажжен был погаными и монастырь Печерский святой Богородицы, но Бог
В других версиях этого рассказа и, в частности, во Владимирской летописи, разгром Киева объясняется как наказание за «митрополичью неправду» в связи со спором о постах и «запрещением» печерского игумена Поликарпа. Мы уже говорили, что это был бы слишком незначительный повод для столь страшного удара. «Митрополичья неправда» — это была прежде всего казнь владыки Федора. В этой связи интересно сообщение Никоновской летописи, что владыка Федор был родственником киевского боярина Петра Борисовича, который во время осады Киева войсками Андрея якобы изменил киевлянам и, перейдя к Андрею, выдал ему слабые места киевской обороны{263}. Но и самый характер разгрома Киева лучше всего говорит, что это был удар не только по его политическому престижу, но, главным образом, по престижу церковному. Киев лишали прежде всего его церковных сокровищ, книг, утвари, облачений, колоколов, реликвий и т. п.; сами церкви беспощадно поджигали, так что едва не пострадал единомысленный Андрею и Федору Печерский монастырь.
Разгром Киева северным князем, который был впоследствии прославлен церковью и получил прозвище Боголюбского, приоткрывает характерную черту религиозности феодальных властителей тех времен. Андрей, конечно, был религиозен; но тот факт, что он, столь много сделавший для возвышения церкви на своем владимирском севере, вложивший столько сил и мысли в создание прекрасных по своей форме храмов, не остановился перед уничтожением знаменитых киевских «святынь», показывает, насколько преобладала в его сознании идея своей политической власти; перед нею должны были отступить все другие, в том числе и религиозные, соображения. Здесь сказался, вероятно, и большой личный опыт Андрея. Недаром он выдержал такую долгую политическую борьбу с южными церковными владыками. Он совершенно сознательно использовал все средства религиозного воздействия, чтобы усилить свой политический вес. Создатель крупных центров религиозного культа, он, разумеется, относился к ним иначе, чем простой верующий люд. И поражающая нас жестокость, проявленная им в разгроме киевских «святынь», логически вытекала из его взгляда на них прежде всего как на оплот политического влияния противника. Для осуществления своих решительных политических планов он не постеснялся пустить на эти «святыни» даже самих «поганых» — половцев.
Киев не только терял значение русской столицы. Город, являвшийся престолом ненавистного византийского митрополита, был лишен всего церковного благолепия, и никакая «небесная помощь» не защитила Киева — так, в глазах летописца, был отягчен грехами этот город. Теперь над Русью должен был ярче и горделивее гореть золотой купол владимирского Успенского собора — храма Богоматери, «покровительницы» дел Андрея и его людей: у его ног лежал не только испепеленный пожаром и заброшенный старый Ростов, но и сам стольный Киев.
Интересно сопоставить отражение в летописи событий 1169 года и не менее тяжкого разгрома, который совершил в Киеве в 1203 году князь Рюрик Ростиславич. По содержанию и образам эти описания почти одинаковы: и тут и там почти монгольская ярость и жестокость. Но в первом случае летописец как бы оправдывает тяжкое деяние Андрея: оно обрушилось «за грехи наши», «за митрополичью неправду» — было какое-то понимание внутренней правоты этого fсобытия. Разгром Киева Рюриком — совсем иное дело. Он был изгнан из Киева Романом галицким с согласия и с помощью Всеволода III владимирского; оба князя, продолжая политику Боголюбского, стремились помешать возрождению Киева. Горожане Киева и других городов теперь, видимо, понимали смысл трагической судьбы Киева; через его унижение шел путь к замирению усобиц, к установлению сильной власти и порядка. Горожане покинули Рюрика и стали на сторону Романа. Рюрик понял безнадежность своего положения и в ответ подверг недоставшийся ему Киев мстительному разгрому — взяв с Ольговичами и половцами Киев, он отдал его на волю «поганых», которые сожгли и ограбили город, перебив или уведя в полон его жителей{264}. Беспринципность и низость этого поступка Рюрика отразились в характерной оценке летописца: «И створися велико зло в русстей земле, якого же зла не было от крещенья над Кыевом…»{265}. Оговоримся, однако, что тут мы можем заподозрить северного летописца в пристрастии в оценке дела, связанного с интересами Всеволода.