Андрей Кончаловский. Никто не знает...
Шрифт:
холокост какой-то.
Между тем картина заслуживает серьезного разговора — особенно в контексте творчества
ее создателя и с точки зрения вызовов времени создания.
Источники замысла фильма о Щелкунчике знакомы современной аудитории. В большей
степени — балет-феерия П.И. Чайковского по либретто М. Петипа. В меньшей —
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
66
рождественская сказочная
балета отодвигает на дальний план прозу Гофмана. Не зря же режиссер фильма,
раздосадованный реакцией зрителя, сожалел, что забыл напомнить: его версия «Щелкунчика» в
большей степени опирается на книгу, чем на балет.
Действительно, в глубине картины живет серьезная, я бы сказал недетская, тревога,
сродни тем интонациям, которые слышатся и у Гофмана, в иных своих фантазиях отнюдь не
веселого сказочника, а скорее мрачного мистика. Уже поэтому затруднительно отнести ее
целиком к жанру детской сказки, даже в сравнении с произведением Гофмана.
Хотя атмосфера гофмановской прозы не такая уж благостная, «Щелкунчик» — одна из
самых светлых, самых детских сказок немецкого романтика. Мир ее фантазии, вместе с
присущими ему страхами и радостями, — это именно детский, и только детский мир. Он весь
— кукольный. Он состоит из детского ада с мышами как воплощением детских страхов и
детского понимания зла.
Детский рай у Гофмана тем более замыкается именно детским мироощущением.
Вспомним страну, куда Щелкунчик уводит Мари и где он, собственно, и оборачивается
принцем. Это Кукольное царство, которое слагается из самых привлекательных для ребенка
вещей. Здесь Леденцовый луг, Миндально-Изюмные ворота, Рождественский лес, село
Пряничное, Конфетенхаузен… Ну, и так далее.
У Кончаловского мир детской фантазии сопределен взрослому миру. Кукольные жертвы у
него превращаются в далеко не безобидных жертв крысиной акции по сожжению игрушек,
которая выходит за пределы детских фантазий, поскольку неизбежно ассоциируется и с
нацистскими крематориями эпохи Второй мировой войны.
В фильме Кончаловского, как и у Гофмана, есть Повествователь — симпатичнейший
дядюшка Альберт. Он напоминает, пожалуй, фигуры подобного рода из картин Феллини. Эти
персонажи устанавливают фамильярный контакт зрителей со странным, условным миром
картин классика итальянского кино. И сами они в значительной мере условны.
Но при всей милой домашности фигуры дядюшки он, подобно Дроссельмейру, становится
«провокатором» разгулявшегося в рождественские ночи воображения Мэри. Он навевает ей
сны, где она становится
Nutcracker) с Крысиным королем и его отвратительной мамашей. Фактически он посылает свою
любимицу в опаснейшее испытательное странствие для утверждения Добра и Человечности,
которое никак не походит на кукольные сражения XIX века.
Дядюшка — воплощение философии и практики человечных взаимоотношений с миром
ребенка. В поступках и словах персонажа, сыгранного Натаном Лейном, легко увидеть
внимательное и терпеливое вынянчивание детскости в нас, людях, как основы гуманности.
Такого рода этика приобретает особый вес во времена бесстыдного разгула насилия,
неизменный объект посягательств которого — прежде всего детство.
В фильме и сюжет, и образы персонажей поддержаны юмором, эксцентрикой. На роли
главных исполнителей избраны актеры пограничного таланта, не исчерпывающиеся амплуа. По
преимуществу это маски, но не застывшие, а готовые к превращениям. Даже отвратительные
Крысиный король и его мамаша (Джон Туртурро и Фрэнсис де ла Тур) становятся в какие-то
моменты привлекательными (не могу подобрать другого слова) как раз благодаря своей
эксцентричности.
Итак, фильм Кончаловского, в моем понимании его жанрового содержания, не вполне
сказка. Но его не хочется именовать и музыкальной сказкой, хотя сам режиссер дает такое
определение. По мне, эти жанровые рамки слишком узки для фильма. Притом что в нем есть и
музыкальность, и сказочность.
Может быть, жанровая неоднозначность картины и вызвала резонные, на первый взгляд,
упреки в том, что она не выполнила своей роли и как коммерческий продукт, хотя и
замысливалась таковой? Не дотянутый коммерчески, говорит критика, фильм захромал и в
художественном отношении, потому что преследовал вовсе не художественные цели.
В этих упреках к картине, как ни парадоксально, содержится перспективно
положительный смысл. В сюжет многих созданий Кончаловского закладывается энергия
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
67
подспудной напряженной борьбы художника с самим собой.
Как художник Кончаловский имеет слабость увлекаться тем миром, который создает,
погружаться в него всякий раз с головой, захваченный, как дитя любимой игрушкой. И какие бы
трезвые его размышления как делового человека ни предшествовали исполнению замысла и ни
сопровождали исполнение, в самом воплощении побеждает художник.