Андрей Кончаловский. Никто не знает...
Шрифт:
невозможна!
И этот сюжет мне знаком! По фильму Кончаловского «Романс о влюбленных». Вся первая
часть его решена один-в-один по памяти (подсознательной?) о композиции фильма Калатозова.
Та часть, которая завершается метафорической гибелью героя и погружением во тьму
Смерти. В этой точке финал всех финалов. Дальнейшее— молчание. Но у Кончаловского
дальнейшее — воскрешение в новом отношении к жизни. Не в пафосно-плакатном ее
прославлении, а в терпеливом
спасительность трагической тревоги.
Вот наиважнейший урок кинематографа оттепели. Его хорошо усвоили Кончаловский и
Тарковский, но пошли разными путями, воплощая эти уроки.
Знак обретенного Кончаловским — в переосмыслении им финала «Журавлей», где
Вероника, еще в слезах, все же воссоединяется с народом, преодолевшим войну. В
неоднозначных концовках его картин народное ликование будет окрашиваться то ли печалью
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
71
расставания, то ли радостью встречи. А из толпы людей всегда будет выбиваться человек, так и
не разрешивший всех своих, на самом деле безысходных вопросов. И только присутствие в
сюжете ребенка намекнет на нерушимость в нас этической опоры.
Внутренний нравственный механизм «Щелкунчика», как мне кажется, тот же. Я слышу в
фильме призыв излить неистраченную родительскую заботу на растущее детство, чтобы
спастись от злого наступления случая. «Щелкунчик» в полном смысле фильм семейный,
поскольку он требует присутствия рядом с ребенком родителя-путеводителя, который поможет
своему дитяти разобраться, против кого на самом деле сражаются дети и принц Эн-Си.
В своих идеях воспитательного воздействия на самосознание нации Кончаловский во
главу угла ставит «воспитание поколения родителей, чтобы они не мешали воспитанию детей».
Он глубоко убежден в том, что если семья не является для человека неукоснительной
обязанностью, то нация обречена.
Глава третья Смех и слезы «иванизма»
Люблю Россию я, но странною любовью…
Михаил Лермонтов
1
К своем режиссерскому дебюту в «Мальчике и голубе» Андрей привлек и младшего брата.
Никите было поручено наловить четыре сотни голубей и перевязать им крылья. Младший был
готов ко всему, лишь бы быть рядом со своим кумиром, старшим братом. «Он так устал, что еле
стоял на ногах. Волосы в слипшемся дерьме. Я его причесал, налил пятьдесят грамм коньяку —
ну, чем не снисхождение доброго фараона к своему рабу? Удивительная
В воспоминаниях старшего слышится чувство вины перед младшим. С годами оно
становилось, кажется, острее. Неожиданно (а может, ожидаемо — тоска по родному)
проглянуло в одном из «голливудских» фильмов Кончаловского — в «Поезде-беглеце» (1985).
Герой картины, крутой зэка Мэнни, совершает побег из тюрьмы, находящейся где-то на
Аляске. За старшим увязывается молодой заключенный Бак, влюбленный в недосягаемого
Мэнни. Оба садятся в подвернувшийся локомотив, утративший управление. Вместе с ними в
промерзшей, несущейся сквозь ледяную пустыню адской машине оказывается и еще один
невольный пассажир — юная уборщица локомотива.
На протяжении всего непростого путешествия старший сурово подавляет младшего. Вот
фрагмент. Бак, промерзший, в кровь избитый вожаком, сидит, вжавшись в угол, вместе с
девушкой-уборщицей, со страхом взирая на «старшого», от которого неизвестно чего можно
ожидать в следующий миг. В это время и ему, и зрителю становится ясно, что «старшому» на
самом деле никто-никто и ничто-ничто не нужно, кроме этого катастрофического движения в
гибель… Молодой заключенный, в трогательно подвязанной под подбородком ушанке,
измученный и обиженный, вызывает острое чувство жалости. Зритель видит в нем прежде
всего несправедливо притесняемое дитя.
А вот эпизод из жизни братьев, поведанный Андреем. Он ждал девушку и попросил
Никиту побыть некоторое время на воздухе. Старший пообещал подхватить младшего потом на
машине и вместе поехать на дачу. Но забыл. А была зима. Жуткий мороз. Младший ждал
старшего. Тот отправился в кафе и только через час-два вспомнил… «Квартира заперта, ключи у
меня. Я вернулся, смотрю — в телефонной будке на корточках спит Никита. Стекла запотели,
ушанка завязана на подбородке, на глазах замерзшие слезы. Он всегда был и есть человек
исключительной преданности…»
Взаимоотношения братьев Михалковых-Кончаловских, Никиты и Андрона, занимает умы
— как в частной их жизни, так и в творчестве. Их неизбежно ставят рядом друг с другом,
пытаясь в свете личности одного увидеть другого. Следуя традиции, посмотрим на старшего в
зеркале младшего.
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
72
Сравнивая отца и дядю, Егор Кончаловский, например, видит их сходство в том, что оба
«ощущают себя центром мироздания», «вышли из одного источника». «Оба домашние тираны.