Андрогин…

Элькинд Эстер

Она не должна была тогда появиться, и не появилась, а я был вынужден искать хоть какие-то соломинки, которые могли бы продлить еще хоть на немного мое существование. «Мальчик! – пришло мне в голову, – Мне надо искать мальчика!»

Мое сознание заняла эта мысль, она полностью овладела мною. Я уже представлял его, взгляд, волосы, запах, прикосновения, кожу, родинки, зубы, ноздри, пупок, пальцы…

Я знал, кем он должен быть для меня. Я знал, я хотел, я думал, но не чувствовал. Но тогда, я не осознавал этого. Я знал, знал так, как знают взрослые люди, рационально и прагматично, так как не знаю дети, потому как дети знают лишь то, что чувствуют, а потому их выбор не испорчен замутняющем рассудок людей, слово «надо». Дети знают лишь эгоистично и наивное «хочу» и «мне это нравится». Я не был ребенком. Я искал выход, абсолютно по взрослому, пересматривая различные варианты, выбирая максимально подходящий, проверяя его, брался

за следующий, думая, что поступать рационально и прагматично – самое верное. Я не мог, а может не желал, а может быть просто тогда еще не пришло время, слушать себя, то, что есть внутри, то, что другое, такое же сильное и настолько же мое, как и я сам, притягивает к себе, словно магнит, с необычайной, невыносимой и, может быть, если осознаваемой, то лишь сводящей с ума, силой. Тогда, я еще не чувствовал, тогда я лишь думал.

Я сидел на диване в VIP зале и смотрел сквозь, зеркальное с той стороны стекло, на него. Я знал, что он – мужчина – и он, определяет себя, как гомосексуалист. Я смотрел на него и не видел в нем мужчину, хотя и женщину я тоже в нем не видел. Он был совершено асексуален. Он был чем-то не промежуточным, но другим. И даже, несмотря на то, что у него был член, а не влагалище и он осознавал себя как гомосексуальный мужчина, он не переставал быть чем-то совершенно иным. Мне хотелось, чтобы это иное было моим. Я невыносимо желал этого. Я смотрел за его передвижениями, как он, ходил по залу, подходя то к барной стойке, то к сцене. Он пил пиво и с кем-то здоровался. Ему явно было неуютно. Мне показалось, что, либо он кого-то ждет, или ищет, либо он что-то чувствует, нечто такое, природу происхождения чего-то в нем, что он не может объяснить. Я смотрел. Он смотрел на меня, не видя, но, чувствуя, или, по крайней мере, предполагая, что за зеркальной стеной кто-то за ним наблюдает.

Я смотрел. Он ходил. Во времени застыла вечность.

Люди вокруг меня, и вокруг него, ходили в облаках дыма, превращаясь в еле видные очертания. Они были тени, и даже не тени, а лишь призраки, а некоторые, вовсе не призраки, а может лишь запах, и даже не сильный, а еле ощутимый, порой можно было почувствовать лишь их самоопределение в пространстве, попадались и те, которых заметить вовсе было не возможно. Для меня, да и вообще тогда, в том пространстве и в то время, существовал лишь он. Я смотрел на него, пытаясь увидеть то, что внутри, пытаясь понять, насколько он тень, несколько запах, или призрак, как он себя видят и как видит других, куда летят его мысли и где они материализуются. Мне хотелось дотронуться до него, почувствовать тепло его тела, рядом со своим, ощутить, что он рядом, что он со мной, что он близко. Я смотрел. Он повернулся, словно увидел мой взгляд, и пошел в направлении зала в VIP зону. Я почувствовал, как мое сердце выскакивает из груди, как я, словно впервые, так, будто по настоящему и сильно, ощутил волнение, желание, стеснение и даже смущение. «Больно!» – подумал я. Мне и вправду было больно. Больно и хорошо, прекрасно, я желал этой боли, я хотел ее, я искал ее, вожделел продлить как можно дольше в бесконечности. Боль. Он причинял мне нестерпимую, но самую сильную и желанную боль, которую я только испытывал в своей жизни. Он шел ко мне. Я видел свое желание, я видел его понимание, я чувствовал, как я притягиваю его к себе, а он, идет, наслаждаясь тем, что я в нем нуждаюсь. Мне было хорошо. Между нами было сильное притяжение, тягучее, словно жевательная резинка и крепкое, будто морской канат. В этом притяжении было все, не обнаруживалось в нем лишь скуки, ни на грош, ни сколько, даже той, которая закладывается всегда и во все отношения, так сказать на будущее. Чувства были слишком сильны, скуке не было здесь места. Она сгорела, расплавилась и испарилась. Она не могла существовать в этом взрывоопасном, горячем, вулкане – мире моих чувств к этому мальчику, в мире моего желания. Он шел ко мне. Белые зубы, ровные и большие, наверное, даже слишком большие, но придававшие его лицо открытость и искренность. Черные кудрявые волосы до плеч, зачесанные на прямой пробор, смуглая кожа, достаточно большой нос, с горбинкой и огромные карие глаза, с выразительными пушистыми длинными черными ресницами, которые то и дело опускались на две этих светящихся звезды. Длинная шея, худое, но мускулистое тело, не слишком, но достаточно, чтобы различить кубики на прессе и соски – футболка, спущенные на бедра – джинсы – клеш, держащиеся на большом, а-ля армейской ремне. Большие черные ботинки на платформе, унисекс. Он выглядел, как самая обычная проститутка – гомосексуалист, но в отличии от всех остальных, как мужчин, так и женщин, что попадались мне в жизни, к нему я не почувствовал скуки. Мне было искренне интересно, я действительно желал, хотел, вожделел, мечтал и был здесь. Я был с ним, я был в нем, или он во мне, но именно так, когда ты не представляешь себя во вне, словно картинку в порно-фильме,

не выходишь из своего тела, пока оно совершает возвратно-поступательные движения, не идешь к окну, не желая смотреть на это ужасное, как тебе кажется, зрелище, в котором участвует твое собственное тело, а ты присутствуешь. Я чувствовал, что я могу быть с ним, именно я, а не мое тело, не мое физическое желание, а я. И мне не будет противно, тошно, отвратно от самого себя и от своего партнера, я не пожелаю убежать прочь, никогда не вспоминая о доставленном наслаждении и полученным взамен очередном удостоверении своей абсолютной непринадленжности этому миру. Я был с ним, по крайней мере, я желал, я не видел нас со стороны, я видел его со мной…

– Привет! – сказал он, – Можно я тут присяду?

– Да, конечно, садись! – ответил я, поспешно подвинувшись на диване.

– Как тебе концерт? – спросил он, широко улыбаясь своей широкой улыбкой и сверкая глазами так, словно желая пустить искры и пожечь что-нибудь.

– Ни как! – ответил я, – Я не особенно люблю такую музыку!

– А зачем тогда пришел? – рассмеялся он.

– За тобой! – сказал я.

– Тони! Меня зовут Тони! – улыбнулся он.

– Я пришел за тобой, Тони! Пойдем со мной! – словно приказал, но лишь потому, что он сам этого желал, я.

– Пойдем! – ответил он, – Но, – Он сделал паузу, словно смущаясь, – Это будет стоить тебе определенных денег…

– Сколько ты хочешь?! – спросил я.

– 500 $ за ночь.

– А за всю жизнь?

– Не смейся надо мной! – произнес он жалким голосом, так, как хнычут дети, доверчиво и жалостливо.

– Я не смеюсь! – попытался я его убедить, – Ты мне очень нравишься!

– Но ты еще даже не был со мной! – протестовал он.

– У тебя есть постоянный мальчик? Ты любишь кого-нибудь? – спросил я.

– Нет! Я свободен!

– Тогда почему ты не хочешь дать мне шанс? Ты мне безумно понравился! Я хочу быть с тобой! Всегда!

– 500$ за ночь! – настоял он.

– Хорошо! Но обещай, что потом ты подумаешь! – сказал я.

– Да, я подумаю! – ответил он.

Мы медленно встали с дивана и направились к выходу. Тони шел впереди, я за ним.

Он пересек VIP зону и вышел в основную часть клуба. Мы быстро пересекли танцпол и спустя несколько секунд, были уже у выхода.

– К тебе, или ко мне? – слишком деловито, и явно волнуясь, спросил он.

«Почему он так волнуется?! – думал я, – Наверняка он работает уже достаточно долго!»

– Как хочешь! – ответил я, – Как тебе будет спокойнее! Я живу здесь не далеко, минут десять пешком! Ты, я предполагаю, тоже!

– Да!- ответил он, – Тогда, ко мне! Хорошо?! Я люблю быть у себя дома!

– Как скажешь! Веди! – ответил я, показывая, что полностью ему доверяю.

– Хорошо! Иди за мной! – сказа он, уходя куда-то вглубь переулков.

Я последовал за ним.

Мне не было страшно, или беспокойно, я чувствовал лишь прилив смеха, постепенно наполнявший меня изнутри. Мне хотелось хохотать, смеяться до потери пульса, до боли в животе, до истерики, до «я больше не могу», мне было невыносимо смешно.

Я хотел расхохотаться, слово над какой-то подстроенной мною самим шуткой, в которую, я же и попался.

Смех и слезы, слезы и смех. Обида. Мне было обидно.

Тони шел передо мной, ведя меня к подъезду старого дома. Я шел, теперь, скорее, по инерции, нежели от желания, или другого чувства. Нет, я не разочаровался внезапно, с моих глаз не соскочила пелена, но я чувствовал какую-то лживость, ту, которая, когда-то зародившись в твое собственной душе, потому, через время, или даже времена, приходит к тебе в неузнаваемом обличии и, заставляя принять себя, словно родную сестру, наносит удар в спину, ненеожиданно, предупредив тебя заранее, но так, чтобы ты не успел, но не смог, потому что «рука не поднялась», защититься. Смешно!

Тони вошел в подъезд, я вошел за ним.

«Третий этаж! – сказал он, ведя меня на лестниу, – Поднимись здесь! Ты не против?»

– Нет! Лестница, значит, лестница! – вяло ответил я, не слишком обнаруживая своего присутствия.

Мы поднялись на третий этаж. Тони подошел к одной из дверей и нажав на ручку, открыл.

– Ты не запираешь дверь? – почему-то поинтересовался я.

– Нет, дома все равно кто-то есть!

Тони вошел в прихожую, я последовал за ним, в нос мне ударил резкий запах кошачьей мочи.

– У вас кошки? – почему-то вновь спросил я, хотя это было очевидно.

– Да, здесь много народу живет! У нас есть старушка, которая живет с десятью кошками, поэтому тут таки воняет! Но мы привыкли! – улыбнулся он.

– А кто, вы?

– Я, мой друг, и наша подруга. Мы все занимаемся проституцией! – рассмеялся он, – Тебя что-то смущает!

Я почувствовал, что на своей территории, Тони чувствовал себя гораздо увереннее и раскрепощеннее. Он перестал меня бояться, или делать вид, что боится. Он говорил нагло, открыто, даже немного с вызовом, что, как я понял, должно было заводить.