Ангарский Сокол
Шрифт:
«Поговорю с Хансом», — решил боцман. Развернувшись, он увидел, что свободные от вахты моряки столпились за ним и, почёсываясь, озадаченно смотрят на чужаков.
— Чего вылупились, чёртово отродье? — Боцман раздвинул руками небольшую толпу.
— Бьёрн, они мыться принялись. — Один из моряков показал грязным пальцем в сторону надстройки.
Боцман с удивлением оглянулся: и точно, чужаки, оставшись в светлых подштанниках, принялись уже обливаться водой и намыливать свои тела. Московиты же в этом не участвовали. Поэтому безбородые смеялись над ними и предлагали в шутку окатить их водой, — чудно!
— Ого, боцман! У них рисунки на теле! — воскликнул один из молодых матросов.
Бьёрн
Во время наших послеуборочных водных процедур ко мне подошёл боцман и начал что-то требовательно говорить, хотя я заметил тщательно скрываемую им растерянность. Слов его я не понимал, но общий смысл уловил: этот человек в обильно смазанных ворванью сапогах хотел денег. Меня, как обычно, выручил Тимофей Кузьмин.
— Он денег хочет, полрубля. За воду, еду и тюфяки надо заплатить, — хмуро проговорил он.
— Так у нас свои запасы! Я бы не стал пить их воду и тем более брать их еду! А матрасы мы же убрали. — Я хотел было отшить наглого боцмана, но Кузьмин и Микулич посоветовали мне не ерепениться, а заплатить требуемую сумму.
Мне пришлось отсчитывать так нужную в Кристиании мелочь. Мелочью я считал всё, кроме золота. Конечно, у нас были «лишние» золотые пластины, но кто знает, как оно дальше повернётся? Удастся ли золото удачно разменять, или там свои курсы валют и драгметаллов? Скрепя сердце я вручил изображающему скуку боцману примерно полрубля серебром. Тот, получив деньги, ухмыльнулся и, погремев металлом в ладони, ушёл за дверь левой стороны надстройки.
— Он отдаст деньги капитану, — проговорил Кузьмин.
— Пускай они подавятся своей тухлой селёдкой, — проворчал я, сожалея о лишней трате.
Анекдот какой-то — сервиса нет, а заплатить надо.
На следующий день я решил устроить очередное занятие для нижегородцев по матчасти вооружения и теории обращения с револьвером и карабином. Оружие было вытащено из ящиков, мужики снаряжали и разряжали его, указывали на составные части конструкции оружия и рассказывали о взаимодействии механизмов.
— Может, постреляем? — предложил Белов.
— Не думаю, что это хорошая идея, Брайан. Капитан вряд ли будет доволен нашей пальбой.
— А я бы пострелял, — задумчиво проговорил Микулич. — Что-то мы с Тимофеем опасаемся, как бы даны не захотели бы попробовать нас пощипать.
Я вопросительно посмотрел на Кузьмина, тот развёл руками:
— А что тут странного, Пётр Алексеевич? Обычное дело.
По рассказам Тимофея я вынес одно: в этом веке понятие «купец» и «пират» довольно размытое и может меняться в зависимости от ситуации, благоволящей к грабежу либо нет. Можно и попробовать попугать их либо озадачить. И всё-таки я настоял пока попридержать эту идею — не нужно лишнего шума, сейчас главное до Кристиании доплыть без проблем. Но карабины я приказал в ящики не убирать, а, заряженные, держать под рукой. Да следить за всяким движением датчан у надстройки. Лишний раз поостеречься — не лишнее. Да и вообще постараться не высовываться. Однако морпехи, соскучившиеся по настоящему морю, старались чаще бывать на палубе, наблюдая за работой датчан. Дело дошло до того, что боцман Бьёрн сам подошёл ко мне и посоветовал моим людям держаться подальше от его моряков.
А вечером второго дня пути в нашу каюту ввалился пропахший винным уксусом тип в донельзя грязной одежде. Он озирался по сторонам, не зная, чему удивляться: то ли сложенным на виду карабинам, то ли неведомой ему чистоте и уюту, царящему в каюте. Не найдя глазами того, к кому ему стоило бы обратиться, он сбивчиво и плаксиво заговорил, обводя горестным взглядом всех нас. Речь его продолжалась около пары минут, и даже я понял, что он повторял какой-то рассказ. По-видимому, что-то случилось с его сыном,
— Тимоха, он что, про сына и нож говорит?
— Да, он говорит, что его сына Кнуда ещё в Архангельске англы порезали. Корабельный костоправ говорит, что его сын помрёт, а он надеется, что среди нас есть хороший лекарь. Обещает денег.
— Ясно, скажи ему, что мы сейчас посмотрим. Брайан, доставай аптечку! Божедар, возьми чистого белья и воды.
То и дело стукаясь головами о низкие проёмы помещений, мы достигли нижней палубы, где лежал умирающий. Я сразу решил — Кнуда следует немедленно отнести к нам, состояние его позволяло это сделать. Сама рана оказалась неопасной, но грязный нож сделал своё дело — у парня был сепсис, то есть заражение крови. По словам его отца, корабельного плотника Харальда, третий день сын его был в горячке. Кнуд бредил, жалуясь на головную боль.
— Тимофей! Надо его уносить, в этом душном и вонючем закутке ему точно лучше не станет, — сказал я Кузьмину, когда Белов, осмотрев раненого, жестом указал на потолок.
После того как матросы перенесли парня в нашу каюту и уложили на матрас, мы приступили к лечению. Для начала, конечно, выгнали из помещения датчан, и только потом Белов достал один из бумажных конвертов с заранее расфасованной дозой пенициллина. Брайан обмыл кожу вокруг раны тёплой водой и обработал её раствором жёлтого порошка, после чего дал ему глотнуть немного алкоголя. Сделав Кнуду одну внутримышечную инъекцию в триста тысяч единиц пенициллина хранимым как зеница ока шприцем, оставалось только ждать и надеяться на выздоровление молодого организма. На следующий день, когда воспаление спало, рану промыли спиртом и наложили повязку из льняного белья. В принципе опасений за Кнуда у меня было мало — наш препарат уже несколько лет использовался в Ангарии, и всегда с положительным результатом. Так же получилось и тут — через пару дней парень уже мог улыбаться и разговаривать, а к концу пути уже встал на ноги. Харальд со слезами радости на измождённом лице, не унимаясь, всё пытался сунуть нам свои жалкие монеты и золотое колечко, когда с изумлением и благоговением увидел оправившегося от предсмертного состояния сына. Матросы тоже были поражены столь удивительным выздоровлением умиравшего, удивились они и тому, что мы не взяли платы за свою работу. Даже капитан пришёл посмотреть на исцелённого Кнуда, после чего пристально взглянул на нас. А я вдруг подумал о том, а не спишут ли датчане, как истово верующие протестанты, такое выздоровление на помощь дьявола? Но, к счастью, подобного не случилось. Вот так мы сохранили для корабля помощника корабельного плотника, а для отца — сына.
В последнюю ночь на корабле к нам зашёл сам капитан Ханс Йенсен и, позвав меня и Тимофея за собой, направился на палубу. Там, не глядя на нас, он тихо поблагодарил за спасённого сына плотника и извинился за своего боцмана, вернув те полрубля, что мы отдали этому прохвосту за еду и воду. Далее он помедлил, как бы обдумывая, говорить ему следующую фразу или нет, но потом-таки решился. Стоя к нам боком и смотря в окружающую корабль туманную мглу, он начал говорить, а Кузьмин, наморщив лоб, пытался перевести его слова:
— Он говорит что-то вроде того, что ему плевать, кто мы на самом деле. Он хочет знать ответ на один вопрос: не затеваем ли мы что-либо против его короля?
Удивился я несказанно: а Ханс-то оказался не просто гордецом, но ещё и думающим человеком. Я попросил Тимофея попытаться объяснить ему, что их королю мы желаем только самого лучшего. И что мне очень хотелось бы с Кристианом встретиться.
— О, с этим проблем не будет! — отвечал Ханс. — Кристиан — добрый король, он постоянно принимает гостей и купцов.