Ангел, летящий на велосипеде
Шрифт:
Как обычно, самое важное Осип Эмильевич прячет. и сейчас он проговаривался от чужого имени. Это уж мы догадались: если Лютик - Миньона, как и героиня Вильгельма Мейстера, то Гете - он сам.
Пусть я в ответе, но не в убытке:Есть многодонная жизнь вне закона.Лютика все больше упрекали в пренебрежении приличиями: зачем пьет водку наравне с мужчинами? для чего ходит по дому в прозрачных одеждах?
– а Мандельштам
В двух его последних строчках соединились отрицание и утверждение: «ответ» и «не в убытке», «есть» и «вне».
Это такая антиномия, неустранимое противоречие: то, что верно для Лютика, - не подходит для всех остальных.
Достоевский не даст разлечься на диване с книжкой, спокойно перелистать страницы, но обязательно подсунет какое-нибудь «вдруг».
Вот и у Лютика - будто она героиня прозы Достоевского, а не стихов Мандельштама - все начиналось с «вдруг».
В ее записках «вдруг» именуется «между тем».
Значит, событие подкрадывается незаметно, опережая другое, считавшееся до поры до времени самым важным.
Вот, например, такое «между тем».
«Между тем, - пишет она, - мое пребывание в ФЭКСе стало просто невыносимо - приходилось видеть там каждый день человека, который мне нравился и который относился ко мне с презрительным равнодушием. Мне было очень больно признать себя побежденной каким-то провинциалом из Николаева… Я делала тысячи глупостей все для того, чтобы вырвать из головы эту навязчивую идею, этот бред, ставший просто угрожающим…»
А это поворот еще более экстравагантный. Тысячи глупостей, совершенных ради приятеля, не идут в сравнение с тем, что в двадцать третьем году она стала актрисой небольшого театрика:
«… Я недолго размышляла, - пишет она, - собрала маленький чемоданчик и уехала, ни с кем не попрощавшись, с А.Ф. я ссорилась накануне, он был уверен, что я у матери, а мать моя, которая очень редко у нас бывала, считала, что я дома, и не беспокоилась».
Актрисами так не становятся так, обидевшись на домашних, переезжают на несколько дней к подруге. Вместе с тем, исчезнув по-английски, она ехала на Дальний Восток.
Надо сказать, что ради этих гастролей все было и задумано. Очень уж хотелось ей увидеть возлюбленного, волею обстоятельств оказавшегося в Хабаровске.
«Компания наша, - пишет Лютик дальше, - состояла из молодежи, такой же легкомысленной, как и я… Мы были одними из первых, кто осмелился пуститься в этот дальний путь после ухода белых. Наше путешествие до Читы продолжалось десять дней. Там, усталые от дороги, немытые, голодные, мы дали три спектакля в один вечер. Как это было в действительности один Бог знает… У меня было два номера: танец Пьеро из Арлекинады и вальс Саца… На прощание нам закатили роскошный ужин; было весело, если бы не мрачная мысль о том, как мы доберемся обратно. В самый разгар тостов и когда все были очень жизнерадостно настроены, я сняла с себя кружевные штанишки, вылезла на стол и, размахивая ими, как флагом, объявила, что открываю аукцион…»
Так что вдруг следовали чередой. Оказывается, существует отвага куда более отчаянная, нежели решимость стать актрисой и уехать на Дальний Восток.
Даже
Лютик морщилась, видя, что участники аукциона колеблются. Хлопала в ладоши, когда голос из зала называл новую сумму.
Не зря Мандельштаму мерещилась женщина с помелом. Посетители ресторана были почти уверены, что помело и ступу Лютик оставила в гардеробе.
«Эта игра всем очень понравилась, - писала она с тайной гордостью, - моей выдумке пытались подражать, но неудачно, за свои штанишки я выручила столько, что смогла купить себе пыжиковую шубу».
Нет ничего удивительного в том, что ее успех не удалось повторить.
Никого не бросило в жар, кошельки раскрылись несколько раз и выплюнули сущую мелочь.
Как видно, дело не в роли, а в исполнительнице.
Главное то, как Лютик смотрела на нэпманов. Ее взгляд прожигал эту публику насквозь.
Иногда события поистине оглушительные происходили без гастролей и аукционов.
Как-то она сидела в компании в ресторане «Европейской» и заметила мужчину за соседним столиком.
Обратила она на него внимание не так, как всегда: что-то этот красавец еще не взглянул в мою сторону?
– а в совершенно ином смысле.
Ей представилось, что этот незнакомец - ее будущий муж. Она еще не знала, что он иностранный подданный, но, в сравнении с главным ее открытием, это были пустяки.
«Я решила, что надо его позвать к нам за стол, - вспоминала она, - и знаками, совершенно не стесняясь окружающих, показала, что мы хотим, чтобы он пересел в нам. Немного погодя он действительно явился, сунул нам по очереди руку и не отказался от мороженого… Я взяла на себя рискованную роль пригласить его пойти с нами, не боясь, что он подумает… Он довольно легко согласился, и мы вышли вместе… и отправились на Троицкую, где жил Толмачев
4 . У Толмачева была довольно пыльная комната с туркестанскими тканями на стенах и диванах, мало света и много блох. Мы решили разыграть театр для себя, переоделись в цветные халаты, причем мне достался прозрачный, который я надела на голое тело… Мы сидели с ногами на диване, пили сладкое вино из плоских чашек… пили на брудершафт… Наш гость… ушел в полном недоумении.
4
<Толмачев, - пишет О. Ваксель в другом месте своих мемуаров, - сценарист Союзкино, остроумный юноша и страшный сплетник>.
Наутро я уехала в Одессу без особого желания… В виде воспоминания я увезла с собой наполовину опустошенную коробку конфет с портретом норвежского короля, которую он захватил с собой, выходя из «Европейской»».
Почему Лютик так себя вела? Что за удовольствие она находила в этих сомнительных пирах с переодеваниями?
Конечно, дело не только во внутренней раскрепощенности, но и в другом, куда более опасном, чувстве.
Случались такие мгновения в ее жизни, когда все соединялось в одной-единственной секунде.