Ангел, летящий на велосипеде
Шрифт:
Не всегда он пользовался своими поэтическими правами.
Ради небольшого отрывка в «Египетской марке», рассказывающего о смерти Бозио, Осип Эмильевич часами сидел в библиотеке.
Ему необходимо было самолично докопаться до всех подробностей: кем был отец актрисы, какой оперой она дебютировала, где именно завершилась ее жизнь.
Судя по всему, его интерес к теме начался со статьи Б.Л. Модзалевского в пятом номере журнальчика «Бирюч Петроградских государственных театров» за восемнадцатый год.
Обычная такая заметка к юбилею актрисы, сжатый пересказ ее небогатой событиями судьбы.
Правда,
Для знаменитого пушкиниста эта публикация не имела продолжения, а для Мандельштама она стала событием.
Что-то важное привиделось ему в этой бегло очерченной жизни, если он потянулся к другим источникам.
Можно догадаться, что Осип Эмильевич читал книги М.К. «История оперы в лучших ее образцах» (1874) и барона Б.А.Фитингофа-Шеля «Мировые знаменитости» (1899). По крайней мере, именно об этом говорят скрытые цитаты в его тексте.
Мандельштам не стал мелочиться и весь двадцатичетырехстрочный отрывок заключил в кавычки. Это следовало понимать как призыв всмотреться в то, как у него «работают» подсказки Модзалевского, Фитингофа-Шеля и М. К.
Как правда обогащает поэзию.
Как действуют сообщающиеся сосуды.
Многое дали поэту не только историки, но и безвестные почитатели. Рядом со знаменитостью непременно есть люди, которые ведут тайные записки и дневники.
Кстати, с одним таким человеком мы уже встречались на этих страницах. Арсений Федорович тоже томился и боялся приблизиться к предмету своих чувств.
В данном случае Осип Эмильевич не пытался отмахнуться, а напротив, испытывал к поклонникам чувство благодарности. С их записей - этих бесхитростных свидетельств несомненной преданности - и начинался его текст.
«БИРЮЧ»: «Один из многочисленных поклонников Бозио написал по поводу ее смерти:
… свершилась горькая утрата,Скатилась милая звезда,и «Трубадур», и «Травиата»Осиротели навсегда…И не предчувствия ль мечтамиОна волнуема была,Когда последний раз пред намиВ любимой роли умерла.и умирая, сожалелаО светлой юности своей,Как будто тем сказать хотела,Что суждено судьбою ей.«МИРОВЫЕ ЗНАМЕНИТОСТИ»: «Особенно хороша была Бозио в «Травиате». Нередко случалось, что в ложах и партере плакали, слушая ее в З-м действии в сцене смерти. А в ее действительной смерти было много схожего с этим. Она сама говорила, умирая, что ей так живо припоминается, как она умирала на сцене, что она с трудом различает, настоящая ли смерть наступает…
Не странно ли, что Бозио имела всегда предубеждение против «Травиаты»; она говорила, что эта опера наводит на нее страх, что ей чудится каждый раз, что это ужасное З-е действие происходит
И последняя опера, в которой пела Бозио, была «Травиата».
«ИСТОРИЯ ОПЕРЫ…»: «Г-жа Бозио родилась в артистическом семействе. В Милане она брала уроки пения у профессора Каттанео и дебютировала в опере «Duo Foscari»; дебют ее был очень удачен.
В этой истории много метаморфоз, но превращения этих цитат - одни из самых впечатляющих.
Мандельштаму, безусловно, нравилось, как ловко и красиво это у него получается.
Вот, например, описание смерти Бозио. Оно возникло из упоминания о том, что в последний раз актриса выходила на сцену в «Травиате».
Как и подобает театральной героине, Бозио умирала на фоне всполохов огня за окном:
«Воинственные фиоритуры петушиных пожарных рожков, как неслыханное брио безоговорочно побеждающего несчастья, ворвались в плохо проветренную спальню демидовского дома».
О демидовском доме Мандельштам тоже вычитал. «Вчера, в половине четвертого пополудни, - цитирует Модзалевский слова петербургского поклонника Бозио, - скончалась после трехдневной болезни… примадонна Итальянской оперы нашей, первая певица их Императорских величеств, бедняжка Анджиолина Бозио. Сейчас я заходил в ее квартиру в доме Демидова, поклонился праху ее…»
Обратите внимание на очень личное слово «бедняжка». Возможно, не без него впоследствии появились «Дичок, медвежонок, Миньона».
Словом, Мандельштам вел себя подобно примерному филологу.
А что за филология без сносок и кавычек? А также - стола в читальном зале, заваленного старыми газетами и журналами?
Поэт не только обрамил отрывок кавычками, но и предварил его адресом библиотеки. Сами источники называть не стал, а место поиска обозначил:
«Где-то на Подьяческой помещалась эта славная библиотека… Напротив была пожарная часть с закрытыми наглухо воротами и колоколом под шляпкой гриба».
Так что Осип Эмильевич еще и вспоминает о том, как, отвлекаясь от занятий, он время от времени поглядывал в окно.
Шумящая рядом улица и погрохатывающий обоз соединялись с судьбой умирающей актрисы.
Мерещилось, что и в ее последние часы улица за окном «демидовского дома» тоже жила беспокойно.
«За несколько минут до начала агонии по Невскому прогремел пожарный обоз… Битюги с бочками, линейками и лестницами отгрохотали, и полымя факелов лизнуло зеркала».
Когда-то давно Мандельштам пытался определить, что такое филология, и у него получалась схожая картина.
Тоже библиотека. Тоже улица. Тоже вид из окна.
«…филология, - писал он в статье «О природе слова», - университетский семинарий, семья. Да, именно университетский семинарий, где пять человек студентов, знакомых друг с другом, называющих друг друга по имени и отчеству, слушают своего профессора, а в окно лезут ветви знакомых деревьев университетского сада».
Конечно, законопослушность поэта относительная.
И филология у него особенная - живое дело с выходом в сад, своего рода союз небольшой группы интеллектуалов и умников с окружающей их природой.