Ангел, летящий на велосипеде
Шрифт:
Позади, казалось бы, навсегда оставленное небо, впереди - неотвратимо влекущая бездна.
Только бы не уцелеть!
Лютик уже свыклась с тем, что самое главное в жизни кратко и неизменно завершается поражением.
Эта привычка стала настолько твердой, что и на последний свой роман с вице-консулом Норвегии в Ленинграде Христианом Вистендалем она взирала с обреченностью.
Вроде надо радоваться такому повороту судьбы, а Лютика мучают предчувствия.
В сентябре 1932 года, перед самым отъездом, она сфотографировалась в ателье «Турист».
Сейчас трудно сказать, какой это «Турист» - тот, что находился на 25 Октября, в доме 38, или другой, на 3 мюля, 26. Зато ее фраза известна доподлинно.
Лютик взяла в руки свое размытое неотчетливое изображение и произнесла:
– Этот снимок получен с того света.
В каждом ее шаге чувствовалась противоречивость. Кажется, она так и не решила: уезжает она в свадебное путешествие или в «заресничную страну».
И ее впечатления от Норвегии какие-то странные.
Начать с того, что крыши в Осло - конусообразные, вытянутые вверх. Именно такие дома Мандельштам называл «дворцовыми куколями».
Значит, Норвегия - это и есть «заресничная страна». Пограничный шлагбаум опустился, как бы подмигнул, и она оказалась здесь.
Однажды Лютик изобразила интерьер гостиной на Таврической. Картины на стенах, концертный рояль, диван, этажерки, пуфики… Пространство тесное, но уютное, согретое теплом здешних обитателей.
Не только благодаря немногим акварельным краскам, но и многочисленным предметам возникает впечатление разноцветности. В этом живом и обильном мире человек никогда не почувствует себя одиноким.
Поселившись у Вистендалей, Лютик тоже решила запечатлеть интерьеры дома. Вот, например, угол домашней библиотеки: печка, большое окно, цветы в горшках… Цветы на подоконнике стоят тесно, как вещи в квартире на Таврической.
Отчего все же возникает ощущение заторможенности? Словно кто-то сказал замри устремившимся вверх кактусам и растениям. Синему и зеленому нет места в этом мире, а потому Лютик все нарисовала черной краской.
Разумеется, сына в Норвегию она не взяла. Во всех ее поездках Асик участвовал, но на этот раз он оставался с бабушкой.
Диковинными вопросами задавался философ Владимир Соловьев:
– А что было бы, если бы Пушкин убил Дантеса? Смог бы он продолжать писать стихи?
Как тут не вспомнить Мандельштама?
«Мне кажется, - писал поэт, - смерть художника не следует выключать из цепи его творческих достижений, а рассматривать как последнее, заключительное звено».
Следовательно, и жизнь Лютика нельзя представить без самоубийства.
Она и прежде не раз вмешивалась в естественный ход событий. Казалось, ну что ей стоит продлить миг удачи, но она целенаправленно шла на разрыв.
Неизвестно, как обстояло дело в других случаях, а на сей раз Лютик решила подготовиться.
Как бы перебрать в памяти некоторые звенья и, таким образом, приблизиться к концу цепи.
Были же в ее судьбе моменты не только мрачные! Ей довелось почувствовать себя и любящей женой, и страстной возлюбленной, и поэтессой.
Сейчас главные состояния ее жизни возвращались к ней одно за другим.
Ночь любви - о ней сказано в письме Христиана Вистендаля в Ленинград на следующий день после ее смерти - лишь упомянем.
Еще назовем проводы мужа до порога с поцелуем в щечку и пожеланиями спокойного рабочего дня.
Затем она села писать стихи.
В первом четверостишии Лютик обращалась ко всем своим мужчинам, а потом одним словом помянула Мандельштама: ведь это он в стихах о «Лэди Годиве» назвал город «проклятым».
Я расплатилась щедро, до конца,За радость наших встреч,За щедрость ваших взоров,За прелесть ваших уст, и за проклятый город,И розы постаревшего лица.Теперь вы выпьете всю горечь слез моих,В ночах бессонных медленно пролитых,Вы прочитаете мой длинный, длинный свиток,Вы передумаете каждый, каждый стих.Но слишком тесен рай, в котором я живу,Но слишком сладок яд, которым я питаюсь.Так с каждым днем сама себя перерастаюИ вижу чудеса во сне и наяву.Незадолго перед этим «тесный рай» она еще и нарисовала. Пространство домашней библиотеки на ее акварели вроде и похоже на жилое, но жить в нем невозможно.
Но недоступно то, что я люблю, сейчас,И лишь одно соблазн: заснуть и не проснуться.Все ясно и легко, сужу не горячась,Все ясно и легко: уйти, чтоб не вернуться.Теперь сразу - в его кабинет. Перерыла ящик стола в страхе, что пистолет куда-то запропастился. Потом успокоилась, наткнувшись на холодную сталь.