Ангел сердца
Шрифт:
Людмила Викторовна снова вздохнула, покачала головой. Потом заметила:
– А ты почему не ешь?
– Не хочется.
– Как хочешь, – не стала спорить она, забирая мою тарелку.
Я приподнялась, не зная, что делать дальше. Людмила Викторовна, стоя ко мне спиной и пытаясь вместить тарелку в духовку, произнесла:
– Иди пока в комнату, я подойду, как управлюсь по кухне.
От помощи с моей стороны она отказалась, ссылаясь на то, что ей только в радость – хоть какое-то дело, руки заняты да и голова отдыхает от ненужных мыслей.
И я отправилась в общую спальню,
На этот раз на меня не обратили ровным счетом никакого внимания. Я уже не была интересна, и это не могло меня не радовать. Не люблю быть в центре внимания.
Я примостилась в свободном углу комнаты, присела на корточки и стала наблюдать за остальными. Счастливые – у некоторых из них были книги, эти люди могли себя чем-то занять. Другие просто сплотились в компании и проводили время вместе. А я была одна и не могла даже перекинуться ни с кем парой слов. С другой стороны, рассказывать о себе не хотелось, а такие вопросы в общении неизбежны.
Я неспеша изучала присутствующих, стараясь предположить, какой жизнью они жили прежде, до того, как оказались здесь волею судьбы. Что-то доказывая спутнику, размахивал руками пожилой мужчина с гривой седых волос. Его сосед в очках, с тонкой полоской усов над верхней губой и тоненьким голосом, чем-то напомнивший мне преподавателя физики, общался с молодой женщиной лет тридцати, и та время от времени кивала в ответ головой. Стало быть, это его дочь? А может, они познакомились здесь, в убежище, и в лице этой женщины он нашел благодарного слушателя?
Мой взгляд переместился на соседнюю парочку – судя по всему, маму и дочку. Девочке на вид было около десяти лет, и характера она была не самого простого. Я не слышала их голосов, утопающих в общем гуле, но по выражению лиц понимала, что они ссорятся. Мама что-то внушала, а дочь ей противилась. Сколько себя помню, в детстве всегда была такой же. «Революционерка!» – кричала на меня бабушка, видимо, считая это слово оскорблением, но я была совсем иного мнения. Мне оно нравилось. Свой «революционный» характер можно использовать в разных направлениях: на благо обществу или в противовес ему. Мне больше по душе первый вариант, но с условием, что это самое общество не будет навязывать мне свои идеалы.
Через двадцать минут, когда я уже успела запомнить в лицо всех обитателей этого скромного жилища, вернулся Дима. Он застыл на пороге, отыскивая меня, и почти сразу же перехватил мой встревоженный взгляд. Мы оба знали, какую информацию он обсуждал с Анатолием Васильевичем, и я боялась, что теперь в лучшем случае нас попросту выгонят, а в худшем – убьют или будут пытать. Я знаю, какими жестокими могут быть люди. Особенно когда дело касается их собственной жизни и безопасности. И это вполне логично: лучше убить двоих, представляющих опасность, чем подставить под пулю почти шестьдесят человек.
– Ну что? – приподнимаясь, чтобы быть с ним одного роста и лучше видеть его глаза, задала я терзающий душу вопрос и затаила дыхание.
– Пока ничего, – пожал плечами Дима.
– Они поверили тебе? – шепотом продолжила расспрашивать я.
– Кажется, да. Анатолий Васильич сказал, что сообщит в штаб, там будут принимать
– В каком смысле? – уточнила я, чувствуя, какими противно-липкими стали мои ладони от нехорошего предчувствия.
– Мы представляем угрозу, потому что так или иначе связаны со стебачами. Я пытался доказать, что ты ни при чем, и Васильич, похоже, верит. Вот только и он, и мы теперь зависим от главных в штабе.
– Нас могут убить? – дрожащим голосом произнесла я, не столько спрашивая, сколько пытаясь переварить услышанное.
– Нельзя отчаиваться раньше времени. Я сделаю всё возможное, чтобы оградить тебя от этого, – отчеканил он, но от его слов мне не стало легче.
Смогу ли я жить спокойно, если Диму убьют как предателя, а я останусь жива? Неужели у нас настолько варварское государство, что допустит убийство подростка, который по сути не представляет опасности и, более того, может помочь спасти как минимум пятьдесят семь человек!
Дима сказал, что Васильич верит. Васильич – так называют здесь добродушного, хоть и строгого на вид усатого дяденьку, который приглядывает за порядком в этом убежище. Конечно, заручиться его поддержкой неплохо, но главное решение будет приниматься именно в штабе.
– Отбой! – раздался громогласный голос, и все вокруг сразу засуетились, начали занимать свои места на койках и матрасах.
Мы с Димой смотрели на всю эту суету, совсем растерявшись, не зная, что делать. По крайней мере, я испытывала именно эти чувства, а вот на счет Димы, кажется, вновь ошиблась.
Не прошло и пары секунд, как он твердым шагом направился к мужчине лет тридцати пяти, занимавшему одну из коек неподалеку от выхода и что-то сказал. Тот недобро зыркнул в мою сторону и произнес:
– Вот ещё!
Вторая попытка тоже не увенчалась успехом. Парень не на много старше нас, молча отвернулся к стене, сделав вид, что не слышит. Я уже догадалась о содержании Диминой просьбы, поэтому, не дожидаясь, пока он обратиться к следующему, подошла к нему и тронула за рукав:
– Не надо. Это бесполезно. К тому же я вполне могу обойтись…
– Ну должен же хоть один совестливый найтись среди них! – воскликнул Дима, обводя глазами присутствующих.
С изменением обстановки вокруг люди не изменились. Они остались такими же: кто-то злой, кто-то добрый, и на одного вежливого встречается с десяток хамов. Наверное, для этого требуется гораздо больше времени или гораздо большее потрясение. Нужно столкнуться с опасностью лицом к лицу, а не представлять её эфемерной картинкой, мол, где-то неподалеку она существует, где-то на городской площади пару дней назад разбомбили людей, среди которых вполне могли быть и наши знакомые, но главное, что я жив и здоров, перетерплю немного, и всё вернется на круги своя, через пару деньков нас выпустят, и я опять окажусь в прежней нише, забыв об этом коротком отрезке времени, как о давнем ночном сновидении. Но я-то видела эту взрывчатку, срывающуюся вниз, я видела эти дома, разрушенные стебачами и не подлежащие восстановлению. Город придется отстраивать заново, и о прежнем его облике будут напоминать лишь редкие отдельные черты.