Ангелы уходят не прощаясь
Шрифт:
— О чем ты, Галка? Хочешь, чтобы я доказала, что правду говорить легко и приятно?
— Именно. Ну не верю, прости, не верю, что твоя вчерашняя реакция вызвана приходом сюда Покровского. Да пусть он хоть сутками под кустами в засаде сидит… Ты — добрая, понимающая… Нет, тут другое. Вот я и пытаюсь понять. Влюбилась?
— Боже тебя сохрани. Не мой вкус.
— Верно. Что остается?
— Интересно, интересно… Ты сейчас подключаешь интуицию или логику?
— Третье — женский опыт.
— И что
— Что есть очень серьезная причина твоих… твоего поведения в отношении Покровского.
— Мама, Галина права? — подняла глаза на Елену дочь.
Молчание было долгим.
— Есть, — чуть слышно произнесла наконец Ермолова, — только я не могу… пока… рассказать. Пожалуйста, простите: мне надо побыть одной.
Сказав это, Елена вскочила и побежала по крутой лестнице на второй этаж. Навстречу ей спускался всеми забытый Тихон. В одной руке у него была книга, в другой пустой стакан. Спустившись вниз, он подошел к столу и поставил стакан почти на самый край.
— Тихон, убери стакан от греха подальше, — почти на автомате сделала ему замечание Галина, думая о другом.
Мальчик понял, о чем идет речь и подвинул стакан ближе к середине.
— Теть Галь, я убрал стакан, посмотри, он до греха не достает?
— Фу, а я думал, что опоздал! — фотограф местной газеты Саша Ремизов вошел, вернее, ворвался в редакцию, как это мог делать только он: кепка набекрень, куртка застегнута не на те пуговицы, кофр расстегнут. И, словно бегущая впереди своего хозяина — улыбка. Широкая, как у чеширского кота, правда, у Саши, в отличие от него, ощущался явный дефицит зубов. Но, как видно, Ремизова это ничуть не смущало. Вот и сейчас он одарил ею собравшихся на традиционную редакционную летучку коллег.
— В пятницу же зарплата была, неужто забыл? — меланхолично отозвался сидевший в самом дальнем углу Орлов.
— Точно, Олегович, забыл. Интересно, с какой прической сегодня твой тезка придет?
— Мария Михайловна, — наклонилась к уху своей соседки молодая и очень симпатичная девушка, — о какой прическе идет речь?
— Вы уже три месяца работаете у нас, Ксюшенька. Журналист обязан быть наблюдательным. Это его хлеб.
— Вот всегда так: хочешь спросить, а тебе в ответ нотацию….
— Не обижайтесь, Ксения Леонидовна, да и не нотация это, а скорее совет.
— Еще скажите, что дружеский.
— Вы сомневаетесь?
— После той летучки, когда вы от меня живого места не оставили, да.
— Вот оно что…
Слышавший разговор женщин Орлов, отложил газету, поднялся и подошел к ним, несколько демонстративно не вынимая рук из карманов брюк.
— Если я не ошибаюсь, вы по образованию учитель начальных классов?
— Не ошибаетесь, Владимир Олегович. Мэтр будет упрекать дилетанта?
— Не
Невысокая худенькая темноволосая женщина, услышав свое имя, улыбнулась:
— Володя, а что же ты Галю забыл?
— Вот ее то он забыть не может, — не дав ему ответить мгновенно среагировала девушка, которую называли Ксенией Леонидовной, — а меня простить…
— Глупости изволите говорить, барышня. Не скрою, мне действительно обидно за Галю — она прекрасный журналист, но блат — вечен, как этот мир. Не будь вас, нашелся бы кто-нибудь другой. Все дело в самом Князеве. Посмотрите, сколько нас, журналюг. А вот где он такого корректора в Энске найдет?
— Тогда почему вы ко мне придираетесь? И вы, и Мария Михайловна. Даже этот Ремизов вечно подкалывает. Потому что мой отец сам Тяпкин.
В комнате раздался смех.
— Как вы сказали, барышня? Сам Тяпкин? Это надо записать.
— Володя, помолчи, дай я попробую убедить Ксению Леонидовну, что никто к ней и не собирался придираться.
— Попробуй, Михайловна.
— Спасибо. Ксения Леонидовна, извините за высокопарность, но дело, которому служишь, надо любить. Тогда оно полюбит тебя.
— Хотите сказать…
— Не хочу, а скажу, ибо давно наблюдаю за вами. Вам здесь скучно, вы словно повинность отбываете… А то, что пишите, без слез читать невозможно. Но если нужен совет — спросите. Любой из нас поможет вам…
— А вот Владимир Николаевич меня хвалит…
На этот раз улыбнулась даже обычно невозмутимая Лариса Ивановна. Остальные просто веселились от души.
— Ксения Леонидовна, милая, да неужто вы не понимаете, что если даже напишите полную лабуду, Князев будет вас хвалить? Вы же любимая дочь самого Леонида Павловича Тяпкина, друга и помощника всесильного главы энского района Абакумова.
— Я не понимаю…
— Ой, Ксения Леонидовна, только вот этого не надо!
— Михайловна, а может барышня и впрямь не понимает.
— Тогда объясняй ты.
Орлов стоял перед женщинами все в той же позе — нога за ногу, руки в карманах брюк. Он уже собирался открыть рот, как в притихшей комнате раздался голос Галины Аркадьевны, до этого тихой мышкой сидевшей за книжным шкафом.
— Володя, не надо ничего объяснять. Пожалуйста.
— Да не буду я ни о чем жалеть, радость моя. Вот я тут о любви к профессии распекался, а ты знаешь, мне уже давно стыдно за то, что я журналист. Стыдно за газету, которую мы делаем.