Ангелы уходят не прощаясь
Шрифт:
— Так ведь Пушкин — солнце русской поэзии. И по неподтвержденным, правда, данным, мог проезжать наш город, когда ехал в южную ссылку.
— Лариса Ивановна, Орлов говорит правду?
— Так это он у нас краевед, откуда я знаю, проезжал здесь Пушкин или нет. Я старая, конечно, но не настолько же, чтобы такое помнить.
— Тише! Шутники. Я про указание спрашиваю… Ладно, давайте летать. Кто сегодня оборзевает… тьфу! — кто сегодня обозревает газету?
—
— Начинайте, Ксения Леонидовна.
— Так. Первая страница. Большой снимок. Григорий Алексеевич Абакумов разговаривает с фермером Кожуховым… Хороший снимок. Лица не казенные, живые…
— Умеешь, Ремизов, когда захочешь.
— Я всегда хочу, Владимир Николаевич.
— Молчи. Продолжайте, Ксения Леонидовна.
— Колонка новостей… Ничего особенного. Вторая страница. Большой снимок. Григорий Алексеевич Абакумов выступает перед учителями района. Хороший снимок…
Этот обзор стал самым кратким в многолетней истории сначала «Зари Коммунизма», а потом «Энской зари». Перед журналистами, уже не с газетных страниц, а собственной персоной, предстал Григорий Алексеевич Абакумов. Появление главы района да еще в сопровождении Тяпкина вызвало самый настоящий шок у мирных тружеников пера. Одиннадцать лет Абакумов руководил районом, а в редакции побывать та ни разу и не удосужился… И вот такое неожиданное появление.
— Гри… Алекс… К нам?
Князев на какое-то время лишился дара речи, а затем он произнес несколько фраз, которые благодаря длинному языку Ремизова вскоре стали крылатыми в Энске:
— Сподобил, Господь. Лучший день в моей жизни. Только куда бы мне вас посадить…
— Да ты уж посади куда-нибудь. — Это был Абакумов.
— Вы меня не поняли, Алексей Григорьевич, то есть Григорий… У нас стулья плохенькие, не для ваших…
— Ну-ну, продолжай. Даже интересно.
— Вы меня не поняли, — Князев чуть не плакал, — я хотел сказать не «не для ваших», а не для вас. Они недостойны вас. Вот.
— Кто?
— Стулья.
— Почему?
— Плохенькие они.
— А я?
— А вы хороший. Сподобил Господь.
Журналисты, все как один, сидели, угнув головы, еле сдерживая себя. Вот-вот могла начаться массовая истерика.
— Мама, не могу больше, — прошептала Антонина Сергеевна.
— Крепись, — также шепотом откликнулся Орлов, — вот я же… «А вы хороший».
— Слушай, Леонид Павлович, мы часом не ошиблись адресом? Это газета?
— Да вроде газета.
— А я думал — цирк. Клоун в наличии, — и Абакумов показал на несчастного Владимира Николаевича. —
— Вы меня не поняли…
— Все, умолкни, паяц! Леонид Павлович, начинай.
— Слушаюсь, Григорий Алексеевич.
Тяпкин уже открывал портфель из прекрасной кожи.
— Вот. — Он двумя руками, всем видом демонстрируя высшую степень брезгливости, достал из портфеля какую-то газету. — Даю честное слово, сегодня я буду мыть руки с мылом…
— А вы их что, без мыла моете? — простодушно спросил Ремизов.
— Ты над кем издеваешься?! — вдруг заорал Князев. — Выйди вон отсюда.
— Какой цирк? Дурдом, — констатировал Орлов. Сказано было тихо, но это слышали все.
— И ты — вон!
— Подожди, клоун. Не пори горячку. Разпосылался. Они мне здесь нужны. Леонид, продолжай.
— Слушаюсь, Григорий Алексеевич. Даю честное слово, сегодня я буду…
— Ты это уже говорил. Будешь мыть руки с мылом.
— Потому что я держал в руках этот поганый листок. Это, так называемый «Рубеж», выходящий в областном центре. Издание, для которого определение «желтая пресса» будет комплиментом. Этот номер датирован сегодняшним числом. В нем статья.
С тем же выражением лица, будто он достает из супа лягушку, Тяпкин развернул газету.
— Точнее, статейка — подлая, лживая, гнусная. Автор, некто И. И. Иванов, не мудрствуя лукаво, назвал ее «Энские были».
— Где? — опять подал голос Ремизов.
— Что?
— Где были энские?
— В газете, Ремизов, в газете. Статейка «Энские были».
— Это я понял, а где они были?
— И это четвертая власть… Идиот! Не были, а были. В смысле — быль. Правда.
— Так значит статья правдивая?
— Леонид Павлович, — поднялся Абакумов, — они совсем не идиоты. Ты к их совести достучаться пытаешься, а эта братия над тобой издевается. Дай мне газету.
Абакумов встал с развернутой газетой так, чтобы его могли видеть все:
— А теперь — быстро: кто писал? Я жду.
Наступила тишина, которую в русском народе принято называть мертвой. Ее нарушил робкий голос Князева:
— Григорий Алексеевич, у меня два вопроса. Мы так и не поняли, о чем статья. Можно мы ее прочитаем сейчас? И еще, газета же областная, наверное, писал кто-то из их журналистов…
— Это ты свои мозги, Князев, давно пропил, а вот другие сразу все поняли. Я прав, Владимир Олегович? Только в глаза, в глаза мне смотрите.