Английская новелла

Дойл Артур Конан

Два года назад Розмэри вышла замуж. У нее был прелестный сынишка, которого звали… догадайтесь, как? Питер? Нет, Майкл. Муж просто обожал Розмэри. Они были богаты, по-настоящему богаты, а не состоятельны, – какое отвратительное, вульгарное, пропахшее нафталином слово! Если Розмэри нужно было что-нибудь купить, она отправлялась в Париж так же запросто, как мы с вами идем на Бонд-стрит. Если ей хотелось цветов, ее автомобиль подъезжал к лучшему цветочному магазину на Риджент-стрит. Стоя в магазине, и оглядывая его своими необыкновенно блестящими глазами, Розмэри говорила:

– Я возьму эти, эти и вот эти. Четыре букета вот этих. И этот кувшин роз. Да, все розы из кувшина. Нет, сирени

не надо. Терпеть ее не могу. Она такая растрепанная!

Продавец кланялся и убирал сирень в какой-нибудь темный угол, словно сирень и вправду была постыдно растрепанна.

– Дайте мне эти толстенькие тюльпанчики. Красные и белые.

И она шла к автомобилю в сопровождении худенькой рассыльной, которая сгибалась от тяжести огромной охапки цветов, завернутой в белую бумагу и похожей на младенца в длинном платьице.

Однажды, зимним днем, Розмэри зашла в маленькую антикварную лавку на Керзон-стрит. Она любила эту лавчонку. Во-первых, там почти никогда не было покупателей. А, кроме того, хозяин был до смешного внимателен к Розмэри. Стоило ей войти, как он расплывался в улыбке, умильно складывал руки и бессвязно выражал свой восторг. Льстил, разумеется. И всё же что-то в этом было такое…

– Видите ли, сударыня, – говорил он тихо и почтительно, – я люблю эти вещи. Я предпочитаю вовсе их не продать, чем продать людям, не способным их оценить, лишенным этого тонкого, редкостного чутья… – И, немного задыхаясь, он разворачивал квадратный кусочек синего бархата, придерживая его на стекле прилавка кончиками бескровных пальцев.

Сегодня он припас для нее ларчик. Он хранил его специально для Розмэри и даже никому не показывал. Прелестный эмалевый ларчик, покрытый таким тонким и ровным слоем глазури, что казалось – он облит кремом. На крышке было изображено дерево в цвету, под ним стоял крошечный юноша, которого обнимала еще более крошечная девушка. На ветке висела ее шляпка, величиной с лепесток герани. Шляпку украшала зеленая лента. Над их головами, словно ангел-хранитель, плыло розовое облако. Розмэри сняла длинные перчатки. Она всегда снимала перчатки, когда ей хотелось получше рассмотреть такие вещицы. Да, ларчик ей нравится. Он ей ужасно нравится, – такая прелесть! Она обязательно должна его купить. И, вертя во все стороны кремовый ларчик, открывая и закрывая его, она невольно думала о том, как хороши ее руки на фоне синего бархата. Должно быть, у антиквара, в самом темном тайнике его сознания, тоже дерзко возникла эта мысль. Он взял карандаш, перегнулся через прилавок, и его бледные, бескровные пальцы потянулись к розовым, сверкающим пальчикам.

– Осмелюсь обратить ваше внимание, сударыня, на эти цветы, вот здесь, на корсаже маленькой леди, – негромко сказал он.

– Очаровательно! – Розмэри залюбовалась цветами. – А сколько этот ларчик стоит?

Сперва владелец лавки как будто не расслышал вопроса. Потом чуть слышно ответил:

– Двадцать восемь гиней.

– Двадцать восемь гиней. – Розмэри помолчала. Она положила ларчик, снова натянула перчатки. Двадцать восемь гиней. Даже для тех, кто очень богат… Лицо ее ничего не выражало. Она смотрела на пузатый чайник, похожий на пузатую курицу, усевшуюся над головой антиквара. Когда она заговорила, голос ее звучал мечтательно. – Пожалуйста, сохраните его для меня. Я…

Но антиквар уже отвесил глубокий поклон, словно хранить для нее ларчик было пределом человеческих желаний. Конечно, он готов хранить его хоть вечность!

Дверь, сухо щелкнув, закрылась за Розмэри. Остановившись на ступеньке, она стала вглядываться в зимнюю полутьму. Шел дождь, и чудилось, что вместе с каплями влаги на улицу опускаются сумерки, кружась над мостовой, как хлопья пепла. У

воздуха был холодный, горьковатый привкус. Только что зажженные фонари казались печальными, как и огни в доме напротив: они горели тускло, точно о чем-то сожалея… А люди шныряли взад и вперед, укрывшись под уродливыми зонтиками. У Розмэри странно защемило сердце. Она поднесла муфту к груди. Ей было жаль, что она не унесла с собою ларчик, – его тоже можно было бы прижать к себе. Автомобиль, конечно, ждет ее. Розмэри нужно было только подойти к краю тротуара. Но она почему-то медлила. В жизни бывают такие минуты – страшные минуты, когда человек внезапно вылезает из своей скорлупы, и видит мир, и это ужасно. Нельзя поддаваться таким минутам. Надо скорее ехать домой и выпить чаю покрепче. Но не успела Розмэри подумать о чае, как молоденькая девушка, тонкая, смуглая, призрачная, – откуда она возникла? – остановилась у самого ее локтя и шепотом, похожим не то на вздох, не то на всхлипыванье, сказала:

– Сударыня, можно мне обратиться к вам с просьбой?

– С просьбой? – Розмэри обернулась. Она увидела маленькое, нищенски одетое создание с огромными глазами, совсем еще юное, не старше самой Розмэри; посиневшими руками девушка придерживала на шее воротник и так дрожала, словно только что вылезла из воды.

– Сударыня, – снова раздался запинавшийся голос, – не подадите ли вы мне на чашку чая?

– На чашку чая? – Голос звучал просто, правдиво; он нисколько не был похож на голос попрошайки. – Значит, у вас совсем нет денег?

– Ни пенни, сударыня, – последовал ответ.

– Как странно! – Розмэри старалась разглядеть в сумерках девушку, не спускавшую с нее глаз. Не просто странно, – поразительно! И вдруг Розмэри решила, что Это – настоящее приключение. Встреча в сумерках, совсем как у Достоевского! А что если отвезти девушку к себе домой? Если сделать то, о чем столько пишут в романах, говорят со сцены, – что тогда произойдет? И уже представляя себе, как она расскажет об этом изумленным друзьям, – "Я просто привезла ее домой", – Розмэри сошла со ступеньки на тротуар и обратилась к фигуре, смутно маячившей возле нее:

– Пойдемте ко мне, выпьем чаю у меня дома.

Девушка испуганно отшатнулась. На мгновение она даже перестала дрожать. Розмэри протянула руку и дотронулась до ее плеча.

– Я говорю серьезно, – сказала она, улыбаясь. И почувствовала, какая у нее добрая, обаятельная улыбка. – Почему вы не хотите? Прошу вас. Поедем в моей машине и напьемся у меня чаю.

– Вы… вы смеетесь надо мной, сударыня, – сказала девушка, и в ее голосе прозвучала боль.

– Да нет же! – воскликнула Розмэри. – Мне этого хочется. Вы доставите мне удовольствие. Поедем!

Прижав пальцы к губам, девушка, не отрываясь, смотрела на Розмэри.

– Вы… вы не отвезете меня в участок? – неуверенно спросила она.

– В участок? – Розмэри рассмеялась. – А зачем мне быть такой жестокой? Нет, мне просто хочется напоить вас горячим чаем и узнать… узнать всё, что вы пожелаете мне рассказать.

Голодного человека уговорить нетрудно. Лакей открыл дверцу автомобиля, и через секунду они уже мчались сквозь мглу.

– Ну вот! – сказала Розмэри.

С чувством огромного торжества она просунула руку в бархатный поручень. Она оглядывала маленькую пленницу, попавшую к ней в сети, и ей хотелось крикнуть: "Уж теперь-то тебе от меня не уйти!" Но намерения у нее, разумеется, были добрые. Самые что ни на есть добрые. Она сейчас докажет этой девушке, что в жизни чудеса возможны, что добрые волшебницы действительно существуют, что богатые люди не бессердечны и что все женщины – сестры. Поддавшись порыву, она повернулась к девушке со словами: