Английские бунтари

Поулсен Чарлз

Новая система быстро распространилась по аграрному югу страны, не менее быстро превратив английские деревни в обитель задавленных нищетой бедняков, кое-как перебивавшихся на хлебе, сыре, овсяной каше и овощах, которые им удавалось вырастить на своих крошечных огородах. Приходское пособие — ранее к нему прибегали только в случае болезни, потери работы или кормильца и т.п. — теперь превратилось в жизненно необходимый источник существования для широких масс сельскохозяйственных рабочих.

Одним из важных последствий Спинхэмлэндского акта был заметный деморализующий эффект, который он оказал на отношение работников и их семей к труду. Ведь, с одной стороны, как бы плохо они теперь ни работали, они все равно имели право на получение приходского пособия, а с другой — как бы много и старательно они ни гнули спину, у них не было никаких шансов на то, чтобы заработок (за

исключением редких случаев везения или срочных работ) позволил им выйти из этой категории. Работа, казалось, вообще потеряла какой-либо смысл, и только традиционная для деревенского жителя потребность в чувстве самоуважения заставляла работников хотя бы создавать видимость активной трудовой деятельности. Все это, как видно из соответствующей статистики того периода, нашло объективное выражение в резком спаде производительности аграрного труда. И если раньше патриотически настроенные литераторы и журналисты не упускали возможности сравнить крепко сбитого, упитанного и независимого английского крестьянина с его изможденным и вечно голодным французским собратом по труду, то теперь положение в корне изменилось, ибо эти персонажи как бы поменялись местами.

Мы не располагаем достаточным количеством письменных источников о реакции на новую систему со стороны ее непосредственных жертв: сельскохозяйственные работники не имели ни своих представителей в парламенте, ни своих тред-юнионов. Будучи в основном неграмотными или полуграмотными людьми, они не писали книг, не вели дневников и не делали программных заявлений. Свои чувства, однако, они вполне недвусмысленно выражали делами.

Наиболее уязвимыми местами на каждой ферме были дорогостоящие и пожароопасные риги или крытые соломой амбары для хранения сена, зерна, гороха и т.п. Именно они-то и заполыхали (по причинам, оставшимся “неизвестными”) летними ночами 1830 г . в севеноукском и орлингтонском округах графства Кент на фермах, хозяева которых “прославились” жестоким отношением к своим работникам и бедным соседям. За отдельными пожарами последовали массовые поджоги, порча сельскохозяйственных машин и вспышки насилия, быстро перекинувшиеся на многие из соседних графств; впоследствии они получили название “последнего бунта сельскохозяйственных рабочих”.

С особым нетерпением работники всегда ждали осени, когда им в течение нескольких недель приходилось ручными цепами молотить зерно. А радовались они потому, что работа была срочной, требовала большого труда и, соответственно, хорошо оплачивалась. Но вот появилась намного более производительная молотильная машина, приводимая в движение лошадиной силой, и практически свела на нет этот небольшой, но надежный источник дополнительного дохода для подавляющего большинства безземельных сельскохозяйственных рабочих. Поздно вечером 28 августа 1830 г . одна из таких машин на ферме Лоуэр-Хардрс (графство Кент) была разбита толпой жителей соседних деревень; на следующий день аналогичная участь постигла и другую — на ферме около деревни Хит. А вскоре риги с сеном и зерном заполыхали по всему графству. Сельский труженик — тот самый, которого традиционно было принято считать “тупым примитивом”, — единственным доступным ему способом выражал активный протест против своего обнищания.

Не прошло и дня, как в Лоуэр-Хардрс явились 100 спешно приведенных к присяге констеблей и отряд вооруженных солдат под командованием двух мировых судей, но, как ни странно, арестов они не производили и обвинения никому не предъявляли. Возможно, это объясняется тем, что на состоявшейся ранее встрече местных фермеров было принято решение не пользоваться молотильными машинами. На двух вышеуказанных фермах хозяева это решение проигнорировали, чем и спровоцировали бурный протест местного населения. Так ли это было на самом деле или нет, осталось неизвестным, но вскоре участившиеся поджоги, акты устрашения и ломка сельскохозяйственных машин распространились по всему графству Кент.

3 января 1831 г . в газете “Таймс” приводились следующие слова одного кентского фермера о его работниках: “Я был бы только рад, если бы среди них разразилась чума. Тогда бы я по крайней мере смог пустить их на удобрение…” В ближайшую же ночь все его риги и амбары сгорели дотла. В принципе, говорилось в официальном отчете о происшествии, имена поджигателей были известны, однако из-за отсутствия доказательств привлечь их к ответственности не представилось возможным.

Постепенно становилось очевидным, что поджоги и ломка машин не являются делом рук отдельных доведенных до отчаяния субъектов. В том же “Таймсе” без обиняков

высказывалось предположение о наличии в стране “организованной системы поджигателей, а также разрушителей машин”. Вслед за участившимися арестами заполыхали риги и амбары, принадлежавшие мировым судьям.

Первых пойманных на месте преступления разрушителей сельскохозяйственных машин судил в Кентербери сэр Эдвард Нэтчбулл. Не желая усугублять конфликт излишними жестокостями (а может быть, руководствуясь и чисто гуманными побуждениями), он ограничил наказание для арестованных всего тремя днями тюремного заключения и официальным предупреждением о недопустимости подобных действий. Он также выразил надежду, что “доброта и умеренность, проявленные в этом мягком приговоре, найдут в народе соответствующий отклик”.

Надежды сэра Эдварда Нэтчбулла не оправдались: поджоги и нападения на фермы стремительно распространялись по всем южным графствам страны. В прессе даже появились тревожные сообщения о шайках вооруженных дубинками работников, которые посягают на чужую собственность среди бела дня. Доля истины в этих сообщениях, безусловно, была. Но только доля. Толпы сельских жителей (численностью иногда до 100 человек), действительно, уже в открытую осаждали дома землевладельцев и наиболее зажиточных фермеров. Однако ни насилия, ни даже угроз, как правило, не допускалось. Один из работников говорил об их бедственном положении, высказывал общие претензии и требовал денег. Получив фунт или два, толпа мирно расходилась. Во время таких встреч фермеры нередко оправдывались, что увеличить заработную плату работникам они не могут из-за высокой арендной платы за землю и десятины. Вот в чем главная причина бедности, утверждали они, вот против чего надо бороться в первую очередь.

Тем временем ситуация постепенно менялась. От просьб о небольшой денежной помощи сельскохозяйственные рабочие переходили к требованиям об упразднении системы приходских подачек с заменой ее справедливой оплатой их труда (по их мнению, таковая должна была составлять два шиллинга и шесть пенсов в день). И кое-где они добивались успеха. В частности, в деревне Брид местные фермеры и представители работников подписали совместный документ, в котором фермеры соглашались платить по два шиллинга три пенса в день трудоспособному работнику, имевшему одного или двух детей; если же детей было больше, то соответственно повышалась и зарплата. Затем ликующая толпа из приблизительно 500 человек, прихватив по дороге чью-то навозную тачку, направилась к дому мистера Абела — местного чиновника по распределению общинных пособий по бедности, который прославился на всю округу надменными, оскорбительными манерами и бездушным отношением к беднякам. Они угрозами вынудили его выйти из дома и залезть в навозную тачку, после чего хохочущие женщины и детвора вывезли Абела за пределы прихода и вывалили в придорожную канаву.

Местные фермеры отреагировали на это довольно своеобразно, угостив каждого из присутствующих полпинтой домашнего пива и подарив им большую бочку крепкого эля. В благодарность за угощение работники устроили демонстрацию у дома викария, протестуя против десятины и требуя, чтобы церковь открыла в деревне школу для детей.

Пример бридских работников быстро нашел последователей во многих других деревнях: жители заключали с фермерами соглашения о размере заработной платы и изгоняли наиболее ненавистных чиновников по распределению общинных пособий для бедных. Взамен фермеры нередко просили работников активнее выступать против церковной десятины.

Если землевладелец или фермер отказывался от таких переговоров, в его адрес приходило письмо с подписью “Свинг” или “капитан Свинг”*, в котором хозяина в угрожающем тоне предупреждали о печальных последствиях отказа выполнить справедливое требование народа. Иногда письма являли собой безграмотные, трудно различимые каракули, а иногда были написаны твердым хорошим почерком с четким изложением мысли. Часть из них сохранилась и до наших времен.

* Свинг (swing) — в переводе с английского языка это слово означает “качели”, а в разговорной речи так называют и виселицу. Есть еще одно значение этого слова — “свобода” (не гипотетическая, а реальная, свобода действий). Это имя-символ, придуманное восставшими, как бы говорило богатым землевладельцам: “Вы надеетесь, что мы будем раскачиваться на виселице? Нет! Мы свободны, мы завоюем себе свободу сами, мы сделаем так, как считаем нужным!” Существует и версия, согласно которой повстанцы, взяв себе имя “Свинг”, имели в виду взмах цепом при молотьбе. — См.: Рюде Дж. Народные низы в истории. 1730—1848. М., 1984, с. 162.
– Прим. изд.