Английский сад. 2. Тернистая дорога
Шрифт:
К ноябрю 1936 года краски начали сгущаться и над Мадридом, началась его героическая оборона. Каталина с Джейсоном оказались в гуще всех событий. Решалась судьба Испании и мира, потому что фашисты не должны победить, иначе вскоре после этого весь мир рухнет.
В Испании шла война, Германия готовилась к войне, тайно заключая договора со своими «друзьями», а Италия заканчивала разделываться с Эфиопией. Мир стоял на краю пропасти, пропасти страшнее бездны начала века. Где же пламенные речи о том, что ни одной войны больше никогда никто не начнет? Почему бездействует Лига Наций? У Марии, как у многих, были только вопросы и ни одного ответа. Все надевали на себя галстук, готовый их же самих задушить,
Мария с Вильямом прожила еще один тяжелый год в Берлине. Джастин, их младший сын тоже покинул их, ему было только четырнадцать, но уже тогда он, твердо решил заняться социологией. Мария остро переживала расставание с сыном, хотя все остальные свои страхи и переживания она держала за дверью с семью замками. Она не хотела чувствовать, думать и предполагать, что ждет их семью дальше. Чем дольше они оставались в Германии, тем плотнее становились тучи над ними. У Вильяма уже не было той уверенности, с которой он приехал четыре года назад. Он продолжал отправлять тайно различные зашифрованные сведения в Лондон, также координировал агентов, но по ночам Мария ощущала, как он подолгу не может заснуть. Она могла облегчить его страдания, могла на минуту дать ему облегчение, но она сама страдала не меньше его.
В ноябре 1936 года она поняла, какая роль уготована в этой пляске жизни. Вокруг нее смыкался нацистский круг. Она просто обязана, обязана быть дружелюбной и миролюбивой, ей нужно отвести все подозрения от мужа и от его дел, для этого она и услаждала своих немецких воздыхателей льстивыми речами. Ей было всего лишь тридцать девять, и в свои годы в отличии от многих своих ровесниц, ее лицо и тело сохранили упругость и гибкость, а волосах почти не обнаруживалось седины. Ее элегантность и образованность бросалась всем в глазах, ее не могли не заметить. Отто и Михаэль проявляли все больше внимания к ней, конечно, Мария знала, они хотят, чтобы она сама все рассказала им. Но был еще и Ганс Миллер, с одной стороны этот темноволосый статный немец, смотрел на нее с обожанием, считая ее своим другом, с другой стороны он явно что-то выяснял об них с Вильямом деятельностью. Они все устремили к ней свои взгляды, но уже не боялась, она уже не могла бояться. Чувства рассеялись, как летняя пыль над полями, заполнив все лишь теплыми воспоминаниями.
Мария заказав себе платье в одном из ателье Берлина, вышла из здания, где красовалась еврейская звезда, решив возвращаться домой. Кутаясь в меховой воротник, она остановилась, чтобы раскрыть зонтик, перед домом остановилась черная машина, чему она просто не предала значения. Двое в форме вышли из машины, направляясь к ней. Один схватил ее за талию, второй за руки, Мария отчаянно сопротивлялась, и получила за это оплеуху. Зонтик, выпав из рук, со стуком упал на брусчатку, она захотела закричать, ей снова залепили пощечину. Они втолкнули ее в машину, завязав глаза полоской черной ткани. Они ехали долго, связанные руки затекли, а от едкого дыма папирос саднило в легких. Мария только молила Бога, чтобы они быстро с ней расправились, лучше умереть, нежели нести бремя позора и предательства. Машина затормозила, ее силком вытащили из нее, ведя в неизвестном направление, она только услышала, как тяжело открылась парадная дверь, и как громко стучали армейские сапоги.
– Как приказали, полковник Миллер, - Мария вздрогнула, - вести в залу? – ответ она не расслышала.
Ее снова куда-то потащили, тоненький высокий каблук на правой туфле сломался, от этого делать насильственные шаги стало трудно. Марию втолкнули в комнату, она упала на мягкий ковер, по-прежнему полагаясь только на слух. Кто-то снял с нее повязку, перед ней предстала богато
– Что ж, фрау Трейндж, расскажите о вашем муже. Нам интересно знать чем он занимается на самом деле, - от деланного доброго тона Отто ей стало противно, память лихорадочно искала похожий день в ее жизни, что уже похожее случалось с ней. Что же? Что же?
– Я ничего не знаю, - процедила сквозь зубы она.
– Врете, вы все знаете. Ну же! – Ганс приподнял ее над полом, заглядывая в ее глаза, пытаясь угадать ее мысли, но кроме холодного ирландского взгляда он ничего не видел.
– Я ничего не знаю! – отрезала она. Он дал ей пощечину, надеясь, опасаясь за свое лицо она напоет им все тайны, - ничего!
– Она врет, - Михаэль приблизился к ней.
– Даже если бы я знала, ничего бы не ответила, - выпалила Мария.
– Еврейская шлюха, - прошипел Отто.
– Я ирландка, - она гордо вскинула голову, получив новый удар.
– Будешь говорить? – Отто схватил ее за шею, она задыхалась. Если придется ценной своей жизнью спасти Вильяма, она это сделает, ни минуты не сомневаясь, - тогда…
Ее толкнули на пол, распяв на персидском ковре. Отто, как коршун, кинулся к ней, как добыче, выпивая до боли ногти в ее бедра, поднимая вверх юбки и стягивая белье. Он поспешно расстегнул свои штаны, внезапно вторгаясь в нее. Она не могла плакать, только тяжело вздохнула, почувствовав, как обмякает под его жестким телом, и мокрыми поцелуями. В этот момент в голове пронеслось сотни мыслей, и одна была ужаснее другой. Разве можно жить после этого? Она не стала сопротивляться, понимая, что сделает себе только хуже. Он обрушился на нее всей мощью, Мария попыталась проникнуться жалостью к себе самой, но не смогла. Господи, все это уже случалось в ее жизни. Двадцать лет тому назад. Отто быстро насытился похотью, подзывая к себе Михаэля.
– Хочешь ее? – спросил он, держа ее за запястья, чтобы она не ускользнула от них. Вместо ответа, Михаэль склонился над ней, обхватив ее за талию, он поставил ее на четвереньки, находя эту позу унизительной для английской леди, женщины из четырехсотлетнего дома. Он брал ее неистово и грубо, внутри нее уже все горело, горело не только от стыда, но и от вожделения, желания постыдного и животного. Отто ткнул ей в лицо, своим олицетворением всего мужского ханжества, заставляя содрогнуться ее от отвращения, он двигался в такт с движениями Михаэля, и они оба закончили свое дело одновременно.
Решив, что она унижена не достаточно, они подозвали Ганса. Его потные ласки, его резкие прикосновения приводили ее в ярость, он приносил ей нестерпимую боль своим исполинским органом. Мария глухо застонала, что было расценено, как удовлетворение.
– Страстная малышка, - ухмыльнулся Ганс, - а теперь расскажи нам об английских делишках.
– Я ничего не знаю, - зло кинула ему в лицо Мария, - не знаю.
– Может по второму кругу, или более изощренную пытку? – предложил Михаэль.
– Нет, подожди, - остановил Отто, - я думаю, леди Мария не хочет брать грех на душу.
– Пошли к черту! – огрызнулась она, удерживая держащими руками полы разорванной блузки.
– Давай же, говори! – Отто схватил ее за волосы, оттягивая ее голову назад, заглядывая в голубые глаза, - ну, же!
– Делайте что хотите, но я ничего не скажу вам!
– Шлюха! – она плюнула ему в лицо.
– Дочь лорда Хомса, сестра Виктора Хомса, - ровным спокойным тоном произнесла она.
– Вот оно как. А насколько я знаю, ваш отец симпатизирует нам, - от этого признанье Марии стало дурно, нет, ирландцы на такое не способны, но Эдвард мог, мог, он уже совсем запутался в себе и своей жизни.