Анка
Шрифт:
— Говори, зачем?
— Должок тебе отдать… Не могу я… Больше не могу в долгу оставаться.
— Какой должок?
— А вот… — Тимофей с такой быстротой взмахнул тростью и опустил ее на голову Павла, что тот не успел даже и руки поднять, чтобы защититься от удара. — Получай!
— Что же… вы… Стреляйте… — простонал Павел и упал головой на стол.
— Ага, стреляйте, бандиты! — крикнул Тимофей и замахнулся еще раз.
Но добить Павла ему не удалось. Полицай выстрелил в него из пистолета в упор. Тимофей выронил из руки трость, медленно осел на
Анка стояла за дверью в горнице и вся дрожала. Ее била нервная лихорадка.
«Ад… кромешный ад…»
— Ма! Мама! Ты меня кликала? — проснулась Валя.
— Нет, доченька, спи… Спи, моя рыбка…
Валя пробормотала что-то и затихла. Анка приоткрыла дверь, выглянула в прихожую. Там коченел мертвый Тимофей. Павла не было. Только от стола до порога тянулся кровавый след. На стене висели шуба и шапка Павла — второпях пьяные полицаи забыли одеть своего атамана. И тут Анка решилась:
«Никаких больше раздумий, никаких колебаний. Бежать! Бежать из этого пекла и сегодня же. Сейчас, сию минуту, покуда не возвратились эти душегубы…»
Она разбудила дочку, одела ее, обула в валенки с калошами, повязала голову теплым платком. Потом оделась сама, завернула в ватное одеяло две подушки, взяла дочку за руку.
— Идем, родная.
— А куда мы? Я спать хочу.
— К бабушке Акимовне. Там поспишь.
В прихожей Валя увидела распластанного на полу Тимофея.
— Дядя спит? — спросила она.
— Спит, детка.
— Он пьяный?
— Пьяный, доченька, пьяный. Идем скорей…
Анка остановилась на мгновенье в раздумье. Потом сорвала с гвоздя шубу на лисьем меху и бросилась вон.
На улице свирепствовала пурга. Анка положила на санки шубу, узел, усадила сверху дочку и поспешно выбралась со двора. Придерживаясь изгородей, она дотащила санки до куреня Акимовны. Старуха спала. Анка разбудила ее. Впустив в курень Анку с ребенком, Акимовна бросила взгляд на узел и шубу Павла, тревожно спросила:
— Или беда какая стряслась?
— Беда, Акимовна… — задыхаясь, говорила Анка. — Тимофей хотел убить Павла… тростью голову ему раскровянил… А полицай застрелил Тимофея… Там, в прихожке, лежит…
— Собаке собачья смерть. Хоть бы и его щенок подох.
— Не могу я больше оставаться в хуторе… Ухожу…
— Да ты что, ополоумела? Куда идти сейчас? На дворе света белого не видно.
— Пойду через море на тот берег… Тридцать километров, как-нибудь одолею.
— А дочка?
— С собой возьму… На санках повезу… Скорее откопайте банку… несите партийный билет… Торопитесь, Акимовна, каждая минута дорога.
— Да как же ты на море выйдешь, когда германцы по берегу ракетами светят?
— За метелью ничего не видно… Скорее…
Акимовна утерла передником слезы.
— Сгубишь ты, голубонька, и себя и дитя.
— Пускай… Зверям на глумление себя и ребенка не отдам… Не медлите, Акимовна,
Акимовна взяла коробок спичек, ушла в сарай, вернулась с партбилетом. Из подушек и одеяла они устроили на санках постель, укутали Валю в лисью шубу, положили на санки, закрепили веревками.
— Прощай, Акимовна, родная, — и Анка припала к старухе. — Лучше смерть, чем оставаться дальше на хуторе или быть угнанной с дочкой в германскую каторгу. Прощай, мать моя!
Акимовна сняла с себя пуховый платок, протянула Анке.
— Повяжись. Мне в теплом курене он без надобности.
Акимовна проводила Анку за ворота. Потом, вспомнив о чем-то, шепнула: «Обожди», вернулась в курень и вынесла Анке шерстяные варежки.
Над хутором и окоченевшим взморьем кружилась в дикой пляске метель. Ракеты вспыхивали бледным светом и быстро гасли в снежном вихре. Анка, придерживая санки, стала медленно спускаться к берегу. Акимовна перекрестилась.
— Боже праведный! Если есть ты на свете, помоги им, страдалицам, ибо больше им помочь некому.
Миновав пирс, Анка направилась на юго-восток.
«Лишь бы не сбиться… не свернуть в сторону… А тридцать километров я пройду… Пройду…»
Немцы перестали пускать ракеты. Сейчас они все равно были бесполезны. Видимость не превышала двух-трех метров, ракеты мигали слабыми вспышками. Анка свободно вышла на ледяной простор. Санки на полозьях с железными подрезами скользили легко. И чем дальше уходила от родного берега Анка, тем, казалось, становилась крепче. Снег сек лицо, слепил глаза. Анка жмурилась и ступала наугад. Пусть! Только бы не терять ни одной минуты и безостановочно двигаться вперед, вперед к спасительному берегу.
Часа через два она остановилась, тяжело дыша. Прислушалась. Валя, закутанная в лисью шубу, сладко спала. Анка протерла глаза. Ее окружало снежно-ледяное поле, стеной обступала плотная мутно-белесая пелена.
«Не сбились ли?.. — сжала сердце тревожная мысль. — Ах, все равно куда, только подальше от ставшего смертельно страшным родного хутора», — Анка снова двинулась наугад. Еще примерно через час она опять остановилась, присела на снег. Усталость свинцом разлилась по всему телу. В ногах ломота и неприятный зуд, руки стали вялыми, точно ватные. Хотелось лечь на пуховую снежную перину, вытянуть натруженные ноги и отдохнуть хоть несколько минут.
«Ляжешь, а потом не встанешь… — эта мысль заставила ее мгновенно подхватиться. — Надо идти, двигаться, шагать, шагать, шагать…»
Анка выбивалась из сил, но продолжала тянуть санки. Падала, поднималась и в такт мысли: «шагать… шагать… шагать…» — двигалась вперед.
Сколько времени находилась в пути и сколько километров прошла, Анка не знала. Она заметила только, что пурга начала стихать, раздвигая свои мутно-белесые стены.
«Светает…» — догадалась Анка. Вконец обессиленная, она проползла еще несколько метров, не замечая того, что в руках уже не было веревки и что санки остались позади, ткнулась головой в снег и больше не шевелилась.