Анка
Шрифт:
Кавун и Васильев склонились в кубрике над развернутой картой Краснодарского края. Суда как раз проходили хутор Соболевский.
— Як ты мозгуешь, Афанасьич? — спросил Кавун, бросая на карту карандаш.
— Впереди Троицкая, — Васильев повел пальцем по карте. — Мы можем и отсюда начать наш поход в предгорье. Но посмотри, какой однако, далекий путь!
— Шо же будемо робыть?
— Плыть пока это возможно. Водный путь намного сократит наш переход.
— Хай буде так! — согласился Кавун.
Вечером
С наступлением темноты орудийный гул смолк. Вокруг разлилась ничем не нарушаемая тишина. Отчетливо было слышно сонное бульканье воды у берега, легкий всплеск рыбы в камышовых зарослях. Извилистая, быстрая Кубань изобиловала водоворотами и отмелями, фарватера реки никто не знал, на бакенах не мерцали предостерегающие огоньки, и Кавун решил заночевать возле Ольгинского.
Анка лежала на палубе и смотрела на ярко горевшие в темном небе звезды. К ней подсел Бирюк, помолчав, спросил:
— Думаете, Анна Софроновна?
— Думаю, Харитон…
— По дочке, небось, скучаете?
— И по дочке, и по отцу, и по Евгенке…
— Понимаю и сочувствую, Анна Софроновна. Но ничего… после войны все мы свидимся, а вот Кострюков и Душин… — Бирюк вздохнул и продолжал: — Они-то уж не подымутся из могилы, никогда не увидят родного берега.
— Ох, никогда… Так жаль их. Сердце кровью обливается…
— Еще бы! Не чужие же… Свои люди.
— Да какие прекрасные, благородные люди!.. — Анка вздохнула. — А что нас ожидает впереди?..
— Победа, Софроновна, победа!
— Кого еще не досчитаемся?
Видя, что Анка стала дремать, Бирюк поднялся и тихо удалился.
Рано утром суда двинулись вверх по течению. Шли малым ходом, останавливались, прислушивались. Но вокруг царила непривычная, и потому тягостная, подозрительная тишина. Бирюка высаживали то на левый берег, то на правый, посылая в разведку, но в прибрежных хуторах и станицах ему говорили одно и то же:
— Проходили наши части, а куда они направляются — неизвестно. Спрашивать у военных нельзя. Все равно не скажут.
Вечером «Темрюк» и «Керчь» подходили к станице Елизаветинской. И вот тут, в ста метрах от станицы, Кавун, стоявший на баке «Темрюка», заметил в густых вербовых зарослях старого казака в коричневой смушковой кубанке. Старик энергично махал рукой, будто отгонял от себя назойливых мух.
— Лево руля! — тихо скомандовал Кавун. Судно подошло к берегу почти вплотную. — Заглушить мотор!
Старик снял шапку и одобрительно закивал головой. Двое кумураевских рыбаков спрыгнули на берег. С кормы и бака им бросили концы каната.
— Крепи!
Пришвартовалась к
— Гляжу: и обличьем и одеждой — свои. А куда плывете? Немцам в зубы?
— А де нимци? — спросил Кавун.
— В Краснодаре. Вчера наши оставили город.
— Правду говоришь, отец?
Старик строго посмотрел на Кавуна.
— Я русский человек… Мне семь с половиной десятков лет… Что же я… своим людям брехать стану?
— Не обижайся, отец, — мягко сказал Васильев. — Но откуда ты можешь знать, что наши оставили Краснодар? Пойми, мы не можем всякие слухи принимать за достоверность.
— Эх, кабы это были только слухи… — горестно вздохнул старик.
Подошли Анка, Григорий Васильев и Михаил Лукич Краснов, принявший после гибели Кострюкова второй взвод. Когда Кострюков, сраженный пулей Бирюка, упал, Краснов поднял взвод и повел его в атаку на гитлеровцев. Этим смелым поступком и находчивостью в бою он и завоевал право быть взводным командиром.
Старик поднял глаза, посмотрел на Кавуна, Анку, Васильева, Краснова:
— Все в гражданской одежде, — сказал он, — а при боевом оружии… На судне пулемет. Стало быть, партизаны?
— В бою огнем крещены, — ответил Васильев. — А партизанить по-настоящему начнем отсюда, раз в Краснодаре немцы.
— Там они, нечестивцы, — покачал головой старик. — Пойдемте, сами убедитесь.
Все последовали за стариком.
Среди старых, с огромными шишками, уродливых верб стоял искусно замаскированный шалаш. Старик откинул войлочную попону, прикрывавшую вход, сказал:
— Внучек, это свои. Партизаны.
Под тюфяком был толстый слой золотистой соломы. А на тюфяке, запрокинув на подушку забинтованную голову, лежал молодой сероглазый красноармеец. Его прыщеватое лицо заострилось и посерело.
— Вот… — указал старик на раненого. — А вы говорите — слухи.
Анка шепнула Краснову:
— Как он похож на вашего Проньку, Михаил Лукич.
Краснов, теребя себя за ус, подтвердил:
— В самом деле, здорово похож.
Раненый приподнялся на локтях:
— Партизаны? Какая радость, дедушка…
Анка вошла в шалаш, помогла раненому сесть, опустилась возле него на колени.
— Что у тебя, дружок?
— Осколком по голове стукнуло.
— Давай я обработаю рану да перевяжу как следует.
— Хорошо, сестрица.
Анка сняла бинт. Он так присох, что пришлось отдирать его. Но красноармеец не проронил ни звука. Ранение было касательное. Осколок прошел наискось по лбу, оставив неглубокую бороздку. Анка пропитала спиртом вату, протерла ею руки, открыла флакон с йодом и принялась за обработку раны. Пригодилась школа покойного Душина.