Анка
Шрифт:
— Идем в кабинет, отец, идем… там и обогреешься, — и крикнула в открытую дверь: — Яшенька! Юхим Тарасович! Григорий Афанасьевич! Наши вернулись!..
В кабинете директора Юхима Тарасовича Кавуна были его заместитель по политчасти Яков Орлов, муж Анки, и председатель колхоза Григорий Васильев. Они шумно встретили Панюхая, спросили, все ли вернулись?
— Все, все, — закивал Панюхай, потирая руки у печи.
— А мы так встревожились, хотели организовать поиск, — сказала Анка.
— Что ты, дочка! —
— Помню, отец.
— К тому берегу прибило. И жив остался. А ты… поиски. Метельной карусели испугалась?
— Что ты, отец. На дворе страшный буран. Слышишь, как воет?
— Пущай воет да пугает, а мы не боимся, — храбрился Панюхай, сидя у жаркой печи.
— Вот это настоящая морская душа, — и Кавун так расхохотался, схватившись за живот, что у него затрясся двойной подбородок. — У меня, Кузьмич, глаз острый. Я сразу почув, что ты морской волк. Потому и брюками флотскими, и кителем, и тельняшкой полосатой премировал тебя.
— Та премия вышла мне, Тарасович, за справную службу, когда я в МРС сторожем состоял, — заметил Панюхай.
— Правильно, за гарную службу флотскую.
— А как у вас с добычей? — спросил Васильев.
— Пудов пятнадцать чебака на две бригады пришлось. А еще поболе… — Панюхай сокрушенно покачал головой, — сорвалось.
— Как же это?
— А так, председатель: сетка старая, нитка слабая… прелая…
— Порвалась?
— В трех местах. И пошел наш косяк по морю гулять, — вздохнул Панюхай.
Кавун подошел к Панюхаю и положил ему на плечо тяжелую руку.
— Не горюй, старина. Рыбаксоюз обещал нам добротную нитку.
— Юхим Тарасович! — оживился Панюхай. — Да ежели бы мне добротную нитку… да поскликал бы я наших бабонек и девонек… да такие сети связали бы, что и сама белуга, мама двоеродная, не порвала бы.
— Будет нитка.
— Добро! Люблю порядок морской, — и Панюхай подмигнул директору.
Кавун нагнулся, шепнул:
— Дюже озяб?
— Захолонил я, Тарасович, — и старик передернулся всем телом. — Весь захолонил. Треклятая карусель закружила нас.
— Может… за горилкой послать?
— Нет, нет, — возразил Орлов. — Мы его дома погреем. Аня целый графинчик припасла.
— Верно, дочка?
— Припасла, — улыбнулась Анка. — Идемте.
— Тады я дома, — сказал Панюхай. — Дома оно деликатнее. Ежели, скажем, назюзюкаешься и скиснешь, так постель тут же, под боком. А за уважение благодарствую, Тарасович. — Он повязал на шею шарф, застегнул полушубок, молодецки кинул на голову шапку. — Ну, дети, до дому.
Орлов и Анка встали. Поднялся и Васильев:
— И я с вами. Пошли вместе.
Было три часа дня, а над хутором стоял полумрак и выла злая вьюга, раскидывая
Был воскресный день. Анка, Орлов и дед Панюхай ждали Акимовну. Они пригласили ее на чай с лимоном.
— А где же вы такое добро раздобыли? — удивилась Акимовна.
— Яша из города привез, — ответила Анка.
— Много?
— Десять штук. Крупные, золотистые.
Этот короткий разговор произошел утром в кооперативной столовой, где Акимовна работала шеф-поваром и куда зашла Анка по пути из магазина домой.
— Придете? — уходя, еще раз спросила Анка. — Отец и Яша ждут вас. Всей семьей просим пожаловать к нам.
— А чего пытаешь меня? — улыбнулась Акимовна. — Знаешь же, что чай с лимоном — страсть моя. Приду. Вот дам команду поварам и приду.
Акимовна никогда не заставляла долго ждать себя. Она пришла почти вслед за Анкой. Стол уже был накрыт. В одной вазе красовались лимоны, в другой горкой было наложено домашнее печенье. Переступив порог, Акимовна поклонилась:
— Здравствуйте вам!
— И вам доброго здоровья, — ответил Орлов, помогая ей раздеться.
— Ты, Акимовна, живо к столу, а то чай охолонит, — торопил ее Панюхай.
— Охолонит — не велика беда, подогреть можно. Не так ли, Аннушка?
— Да уж так, Акимовна. Садитесь. Только вот с посудой у нас дела плохи. И когда эта война проклятая кончится? Все пожирает.
— Война уже на исходе, — заметил Орлов, — скоро кончится.
У Анки было всего два стакана с блюдцами, и она поставила их перед Акимовной и отцом. Себе и мужу налила чаю в алюминиевые кружки.
— Мы с Яшенькой по-фронтовому.
Старики пили из блюдец. Они ставили их на растопыренные пальцы, сдували пар, отчего у них пузырились щеки, а потом медленно, со звучным присосом тянули из блюдец ароматную жидкость. Анка положила в стакан Акимовны еще один кружочек лимона и сказала:
— Помните ложечкой, вкуснее будет, Акимовна запротестовала:
— Лимон не яблоко и его не жуют, для приятного духа его назначение.
— Не жевать, помять его надо, и чай будет ароматнее.
— Ох, и транжирка ты, Аннушка, — покачала головой Акимовна.
— Уважь дочку, уважь, — вмешался Панюхай.
— Уважу, — и она стала разминать ложечкой в стакане ломтик лимона.
— Тогда и меня уважьте, Акимовна, — и Орлов подал ей на ложечке еще один ломтик.
— Ах, казнители вы мои! — всплеснула руками Акимовна, а сама от удовольствия даже прикрыла глаза.
В разгар чаепития в комнату вплыла раздобревшая Евгенушка и как всегда затараторила быстро и с одышкой, позабыв сказать «здравствуйте»:
— Ой, подруженька!.. Дядя Софрон!.. Акимовна, милая!.. Да какую новость я вам принесла.