Анкета
Шрифт:
После ее ухода Юрию было так хорошо, что он даже хотел пойти поблагодарить своего благодетеля, названного братца. Но побоялся его обеспокоить — и так и заснул с чувством благодарности, заснул легко и мягко.
Но средь ночи проснулся.
Сел, испуганно огляделся.
Долго ничего не мог понять и вспомнить.
Вспомнил.
Тихо собрался.
Надел темный костюм — немаркий, носки — какие поплоше, стал напяливать туфли — и тут появился Крахоборов, голый и мощный.
— Куда?
— Да надо мне тут…
— Ничего не надо. Спи. Вставать рано: в Москву
— Это как?
— Самолетом. Билет для тебя заказан уже.
— Какая Москва? Какой самолет? Какой билет? Отдай мне все мое — и проваливай! Я в Саратове всю жизнь прожил и…
— Не ори, — спокойно пресек Крахоборов Юрия. — Я ж не насовсем тебя. В гости. В гости к брату не хочешь съездить?
— Нету у меня братьев!
— Открещиваешься?
— Слушай, кто ты? Скажи честно? Что тебе надо? Я ведь ни на что не гожусь, я не умею ничего по вашему делу.
— По какому это — нашему?
— Ну, я не знаю… У меня и руки дрожат; и алкоголик я, и печень, и почки, недержание мочи у меня…
— Вылечим.
— Зачем?!
— Брат ты мне или не брат? Что за вопрос — зачем?
И с этим Крахоборов повернулся, удалился, и вскоре послышалось посапывание.
Мог, мог Юрий бежать, но, как камень стопудовый, придавила к дивану его волю воля этого спящего человека.
Ладно, подумал он, умащивая голову на подушку. В конце-то концов, в вытрезвителях хуже бывало.
Эта мысль его не только успокоила, но и рассмешила, и он заснул хорошо, толково, будто у себя дома — без снов, лежал ровно, сомкнув губы, лежал под холодным светом луны — и даже красивый, словно умерший честно и славно человек.
Крахоборов жил не в самом центре, где слишком тесно от автомобилей, зданий и людей, он жил неподалеку от Тимирязевского парка, в районе зеленом и тихом, на улице с простодушным именем Ивановская, в высоком кирпичном доме, где квартиры были просторны и удобны. На двенадцатом этаже он жил.
Он жил один.
Правда, приходила по утрам пожилая женщина с сумкой, загружала продуктами холодильник, молча убирала в комнатах, молча готовила пищу и уходила. Юрий вежливо здоровался с ней, она не отвечала.
— Не старайся, она глухонемая, — сказал ему Крахоборов.
— А-а-а… — сказал Юрий с очень понимающим видом. Он как-то сразу догадался, что в его положении самое лучшее — почаще делать понимающий вид и не углубляться в вопросы.
Впрочем, вопросы и некому было задавать: Крахоборов вставал рано, довольно долго занимался личной гигиеной, завтракал и уходил, а возвращался вечером усталый, принимал душ, выпивал на ночь стакан-другой пива, глядя в телевизор и вороша газеты, — и ложился спать. На Юрия почти не обращал внимания. Похоже было, что он, привезя к себе домой выдуманного братца, потерял к нему интерес и не знал, что с ним дальше
— Можешь гулять, где хочешь, когда хочешь. На улице не напивайся, дома все есть. Впрочем, и дома не напивайся. В контакты с местными алкашами не вступай.
— Нужны они мне! — искренне сказал Юрий.
— В общем, отдыхай, домой ехать тебе пока не надо. А то стукнет тебе в голову, удерешь от своего счастья — морока: посылай за тобой в Саратов, возвращай тебя в лоно семьи… Через месяц, если захочешь, пожалуйста.
— Никуда я не собирался удирать, — сказал Юрий.
— Собирался. Так ют: не надо.
Юрий понял.
Он спал в свое удовольствие на чистой широкой постели, утром долго потягивался, прислушиваясь к одинокой тишине квартиры, шел принимать водные процедуры — не подражая Крахоборову, а научившись получать от этого собственное удовольствие, потом выпивал винца, потом гулял по зеленым окрестностям, с любопытством глядя на деревья, кусты и водоемы, потом шел обратно домой, опять выпивал, обедал, спал, потом смотрел телевизор с огромным экраном — смотрел или сам телевизор, или вставлял в видеомагнитофон какой-нибудь фильм. Надоедало. Выключал. Выходил на балкон, обращал свои глаза то вниз, то вдаль, курил, поплевывая.
Ну, кажется, чем не жизнь? Но нет-нет — что-то сосущее подкрадывается к сердцу. Будучи нищим, он о своем завтрашнем дне знал все. Да и знать нечего: будет завтрашний день таким же, как сегодняшний. Тут дни тоже похожи, но он чует — до поры, до времени.
И это время пришло.
Однажды Крахоборов вернулся раньше, чем обычно — и скучный.
Подсел к Юрию, вместе смотрели какой-то боевик — оба без увлечения.
— Все одно и то же, — сказал Крахоборов.
И ушел спозаранку спать.
Два дня он не выходил из дома, слонялся по комнатам или просто лежал — читал, спал. Что-то говорил сам себе сквозь зубы. Юрий, будто обязан был, тоже похерил обычные свои прогулки.
Вечером второго дня слоняющийся Крахоборов остановился, внимательно оглядел Юрия — и как-то встряхнулся, подтянулся, стал похож сам на себя. Он выключил фильм, который смотрел Юрий, налил по рюмочке коньяка, сел напротив в мягкое кресло.
Начинается! — с тоской подумал Юрий.
И не ошибся.
— Пора! — сказал Крахоборов. — Пора мне отдавать тебе свой братский долг. Но ты ведь ничего не рассказал о себе. Какая у тебя была профессия, какое образование, как ты вообще жил?
— Профессий у меня было много, — солидно сказал Юрий. — А учеба… Какая там учеба — с малолетства сиротой остался.
— Но читать-писать умеешь?
— Естественно, — с некоторой даже обидой сказал Юрий.
— Хорошо. А профессии какие?
— Мало ли… На макаронной фабрике работал. Оператором. Потом это… — Он умолк.
— Оператором, значит? И чем оперировал?
— Мало ли…
— Ясно, — сказал Крахоборов, широко и глубоко знающий жизнь. — Официально это называется: оператор погрузочно-разгрузочных работ. Грузчик. Мешки с мукой, ящики с макаронами.