Анна Фаер
Шрифт:
Мы молча шли, а я искоса смотрел на Диму. Раньше я знал, что он сделает и скажет на несколько шагов вперёд. Теперь я ничего не понимаю. Он хорошо скрывает свои чувства. Он сломлен, но он таким не выглядит. Хуже всего то, что я не понимаю, насколько у него всё плохо.
Когда его глаза становится по-особенному задумчивыми, и я спрашиваю, как он, он отвечает, что всё в порядке и ему просто грустно. Я не верю. И вы никогда не верьте этому «просто грустно». «Просто грустно» часто заканчивается очень трагично.
В
Последним уроком была алгебра. Алгебра – уже само это слово не предвещает ничего хорошего. И, конечно же, ничего хорошего не произошло. Учительница объявила, что мы пишем самостоятельную работу. Это был неожиданный сюрприз, поэтому класс тут же загалдел о том, что никто не готов, и что о таком нужно предупреждать.
– Я должна быть уверена, что вы в любой момент готовы написать работу по тригонометрии,- ответила она, раздавая листочки с заданиями.
Каждый человек в этой комнате, наверное, ненавидел её в этот момент.
– Ну, и тварь же,- шепнул мне мой сосед.
Я ничего не отвечаю. Молчу. Думаю, она не просто так даёт нам эту работу. Что-то её, конечно же, вынуждает это делать. Поэтому можно её понять. Вообще, всех людей можно понять. Каждый поступок совершается по какой-то причине. Так что люди не такие уж и твари. Просто они вынуждены так вести себя. Сами по себе они, может, и хорошие.
Первые два задания я ещё кое-как сделала, а дальше впал в ступор. Конечно же, я ничего не учил. А если не знаешь формул, то можно даже и не пытаться решать. Меня даже, если честно, удивляет, что я справился с теми двумя заданиями.
Снова завалю работу. Но меня это ничуть не волнует. Моя успеваемость падает всё ниже и ниже, а мне плевать. Ушли те времена, когда такое могло меня хоть немного волновать. Теперь я просто опустил руки. Ничего не учу, не делаю домашнюю работу. Разумеется, я скатываюсь. И виноват в этом я.
Смотрю в окно и чувствую что-то горькое. Осознание того, что единственная причина моих бед и несчастий – я сам, отравляет мне жизнь. Хотелось бы мне не понимать этого. Хорошо быть хомячком. Люди очень умные, а вот животные глупые. Поэтому не бывает животных-самоубийц. Но нет. Всё-таки, как не крути, люди – животные. Это факт. Когда бросаешься с крыши или стреляешь себе в висок, в этом есть что-то животное. Знаете, если лиса попадёт в капкан, она отгрызет себе ногу. Я почему-то провожу между всем этим параллель.
– Ты с родителями так же разговариваешь? Немедленно пересядь! На моём уроке вы вместе сидеть не будите!
Я очнулся от мыслей и обернулся в конец класса. Саманта невинно хлопает ресницами.
– Я с кем разговариваю?! Бери
Саманта поправляет завитые волосы, пафосно закатывает глаза, но всё-таки встаёт.
И меня прошибает, словно током.
У нас в классе лишь одно свободное место.
– Мне долго ждать? – спрашивает учительница у Саманты, которая застыла над местом Фаер.
О, нет, это место Анны Фаер, и никто кроме неё на нём сидеть не будет. Я обернулся и посмотрел Саманте в глаза. Наверное, у меня такой вид, будто я готов убить человека. В любом случае, она, посмотрев на меня, испугано сделала шаг назад.
– Садись! Не срывай мне урок!
– Но это место Анны Фаер! – это был голос Димы.
– Уже нет. Саманта, либо ты садишься, либо я ставлю тебе единицу за эту работу!
И она готова была сесть. Но не села.
Дима вскочил со стула так, что раздался скрип железа о деревянный пол. Всё, что лежало на его парте, он одним движением сбросил на пол. Сквозь зубы, он прорычал:
– Это место Анны Фаер!
– Что ты себе позволяешь?! Немедленно сядь на место!
– Нет, не сяду, пока Саманта не вернётся за свою парту!
– Ты срываешь урок!
– Плевать я хотел на урок! И на вас!
– Вон из класса!
– С удовольствием! – Дима схватил свой чёрный рюкзак и решительно вышел, громко захлопнув за собой дверь.
Саманта села на место Димы.
Когда урок закончился, я поднял его сброшенные на пол вещи, положил его тетрадь в стопку к остальным, и медленно пошёл домой. К нему домой.
Что же с ним происходит? Зачем он стал таким скрытным? Было бы гораздо проще, если бы он рассказывал мне о том, что чувствует. Ведь никогда, глядя на него, нельзя подумать, что он страдает. Да, он больше не тот весельчак, которым был раньше, но и человеком, испытывающим невыносимую боль, он не кажется. Мне сложно с ним. И с Алексом. И с самим собой. Вряд ли я им смогу помочь. Я же себе самому помочь не могу.
Дверь мне никто не открыл. Подумав немного, я решил войти без приглашения. Родители Димы ещё на работе, так что именно так я и сделаю. Дверь была не заперта, поэтому я тихо вошёл и сразу же направился в уютную маленькую кухоньку. И не прогадал.
Дима сидел за столом и смотрел в стену. Это выглядело даже немного пугающе. Словно я нахожусь в психбольнице. Он просто сидел и смотрел в стену. И глаза. Столько боли в его обычно весёлых глазах.
– Йо,- говорю я негромко.
Он сразу же оборачивается и улыбается мне неискренне.
– Это ты.
– Да. Принёс твои вещи,- я выкладываю всё на стол.
– Она не села?
– Нет,- я устраиваюсь напротив него.
Мы молчим. Я впервые замечаю, что Дима тоже похудел. А ведь, правда, последнее время его неудержимая любовь к еде исчезла.