Анна Леопольдовна
Шрифт:
Принц хотел было писать, исполняя приказание, но Гурьев предупредил его, что писать о родах принцессы и о рождении ребенка не следует. Позволялось только описать приключившуюся горячку. Таким образом, письмо принца, писанное по-немецки, не говорило, в сущности, ни о чем из того, что произошло с его женой. Он почтительно препоручал себя с детьми в милость Ее величества. Я не понимаю, что же все-таки нужно было этой женщине, то есть я подразумеваю императрицу… Во всяком случае, смерть двоюродной племянницы должна скорее обрадовать императрицу, нежели огорчить. Поскольку теперь семейство принца и принцессы Брауншвейгских более не увеличится. Несомненно, Елизавета все же чувствует себя узурпатором на троне, и потому само существование детей принцессы Брауншвейгской беспокоит Ее величество. Мало того, что это прямые потомки старшего брата Великого Петра, но они все к тому же – вероятные
Теперь, когда принцессы нет с нами, все мы, узники, остро чувствуем ее отсутствие. По заведенному ею порядку я и Бина продолжаем являться в гостиную и сидеть здесь за пяльцами. Порою мне чудится, будто душа покойницы витает в этой комнате. Совершенно такие же мысли и чувства и у Бины. Сегодня, часа в два пополудни, она внезапно вскрикнула. И когда я спросила, что случилось, она отвечала дрожащим голосом, что ощутила странное, совершенно воздушное прикосновение к своей руке. Я с досадой запретила ей говорить подобное. Лелеять, пестовать в себе подобные чувства, желать некоего общения с душами мертвых – это, на мой взгляд, вернейшая дорога к возбуждению нервов, а затем и к сумасшествию. Бина назвала меня бесчувственной и заявила, что вовсе не обязана подчиняться моим приказаниям. Я, в свою очередь, сказала, что мне неприятно ее общество. Кажется, наши посиделки в гостиной прекратятся.
Однако, назвав меня бесчувственной, она, конечно же, не права. Я часто вспоминаю принцессу Анну, причем воспоминания эти приходят невольно. И, разумеется, теперь мне кажется исполненным особого смысла кое-что происходившее с нею незадолго до ее последних родов. Однажды она укололась иголкой для вышивания и, увидев кровь, проступившую на подушечке пальца, побледнела и сильно вздрогнула. А когда ее несчастная последняя беременность была еще в самом начале, она как-то вечером вышла в гостиную, убрав голову a la fontanges [114] по старинной моде, и подошла слишком близко к свече. Я подбежала и загасила огонь, иначе принцесса сожгла бы не только головной убор, но и волосы. А незадолго до дня родов она вдруг вспомнила себя четырехлетней, в Измайлове; в коротеньком ночном капотце, выставляя голенькие ручки и ножки, она играла и каталась на разостланном на полу тюфяке в спальне бабушки Прасковии Феодоровны; мекленбургский капитан Бергер вошел в спальню вдовствующей царицы, провожая графа Бонде и Берхгольца, желавших откланяться; Аннушка детски завизжала и отползла по тюфяку в угол комнаты…
114
«A la fontanges» – то есть «как у Фонтанж» (по имени фаворитки Людовика XIV, m-lle де Фонтанж (Фонт).
Я полагаю, и Манзе сыграл свою роль в безвременной смерти принцессы. Эти кровопускания, которые он воображает единственным действенным методом лечения всех болезней, не могли не сказаться на здоровье женщины, изнуренной частыми родами и мучительными мыслями о судьбе исчезнувшего сына…
Красное бархатное кресло с бахромою, где она любила сидеть, принц велел поставить в своей спальне. Когда принесли зеленые камчатные пологи, сделанные для их супружеской кровати по настоянию принцессы, принц Антон снова плакал.
Принц, равно как и я и Бина, и обе кормилицы бывшие, а ныне няньки принцесс Екатерины и Елизаветы, лишен духовного утешения. Лютеранского пастора здесь нет, и все мы уже долгое время не имели исповеди и святых таин. Православная домовая церковь предназначена лишь для русской прислуги и для малолетних детей принца и принцессы. Все наши просьбы и мольбы о присылке пастора остаются безответными.
Играю в шахматы с принцем Антоном, играющим очень недурно. Возможности этого невинного развлечения не так-то легко было добиться. Принц Антон сказал о своем желании развлечься шахматами майору Гурьеву, тот, надо от дать ему справедливость, немедля написал в Петербург императрице, просил разрешения отдать принцу для игры свои шахматы: «…отдал бы ему свои, но не весьма хорошие, если это не противно Вашему императорскому величеству». Бина мрачна, является в гостиную и расхаживает
Обе кормилицы бывшие – принцессы Екатерины и принцессы Елизаветы – носят имя «Анна». Обе имеют дочерей и не так давно произвели на свет и сыновей. Татьяна Никитина, оставшаяся при маленьких принцах и принцессах в качестве няньки, после того как выкормила принца Алексея, весела по-прежнему; ее звонкий хохот, сочная русская болтовня и нрав, добрый, в сущности, очень развлекают меня. В прошлом месяце она также родила сына. Отец этого ребенка – поручик Писарев. Наш тюремщик Вымдонский произвел расследование, то есть допросил грубо Татьяну, от кого она родила ребенка. В результате произведенного расследования Писарев переведен из Холмогор в город Тобольск. Татьяна бурно рыдает, но я полагаю, скоро утешится и сыщет, кем заменить разлученного с нею любовника.
Вымдонский и Миллер предприняли следствие о покражах. Писарев донес из Тобольска о Вымдонском, что сей замечательный борец с воровством сам крал куда более всех, объясняя свое безудержное воровство – в особенности съестных припасов – отсутствием у него поместий. Многие слыхали, как он говорил: «Где же мне, братцы, взять, у меня здесь деревень-то нет!» Стало быть, где-то у него поместья имелись…
Возможно сказать, что происходит истинная борьба, полная интриг и взаимных обвинений. И вот вам итог: Писарев побежден, переведен и на место его прислан некто Зыбин, тотчас сделавшийся верным клевретом Вымдонского. Майор Миллер уже имеет чин полковника. После трагических родов принцессы лекарь Манзе был заменен природным русским, Никитой Ножевщиковым, человеком довольно приличной внешности; он учился у Блументроста, медика, лечившего еще Великого Петра. По рекомендации Блументроста Ножевщиков провел три года в Париже, обучаясь медицине. Он знает французский язык и читает французские книги. Черт его дернул выказать свою ученость в разговоре с невежественным Вымдонским, теперь тот просто-напросто ненавидит лекаря. Я стараюсь избегать Ножевщикова, и легко догадаться, почему. Некоторые обстоятельства его жизни и разговоры напоминают мне об Андрее, хотя единственное, в чем они сходны, это учение за границей и некоторая образованность на европейский лад. А я не хочу думать об Андрее и не хочу смотреться в зеркало. И поверьте, это не безумие. Отчего надобно полагать безумием мое нежелание видеть, как я год от года стареюсь…
Миллер – таинственная фигура, это ясно. Я размышляю об этом и пытаюсь понять, что же за этим кроется. Но все мои сложные умственные построения разбиваются, словно яйцо о стенку деревянную, о сплетни, передаваемые Татьяной, и скорее всего представляющие собой некую истину. Она уверяет, что в доме Миллера содержится маленький император Иван Антонович. Она имела глупость сказать об этом открыто принцу Антону, который затопал на нее ногами и зажал уши ладонями. Она при виде столь неожиданной вспышки гнева испугалась и убежала. Вольно же ей походя причинять боль несчастному отцу, насильственно лишенному сына. Впрочем, что она может понимать! Муж ее приехал и просил отпустить ее, но ему отказали, поскольку она крайне необходима при уходе за малолетними принцами и принцессами.
Наши новости никогда не бывают и не могут быть веселы. Зарезался солдат, а в прошлом месяце повесился конюх. В сущности, наши тюремщики – такие же узники, как и мы, не имеющие возможности покинуть это гиблое место. Солдаты и офицеры имеют, впрочем, право в свободное от служебных обязанностей время отправляться в город. Разумеется, они тотчас являются в кабак и напиваются до безумия, после чего шатаются по улочкам Холмогор, заснеженным или раскисшим от грязи. Совсем скоро все эти солдаты и офицеры сделались грозою города. Слишком часто они избивают до полусмерти и даже убивают местных жителей, насилуют женщин и вламываются в дома для грабежа. Жалобы якобы расследуются, что, однако, не приводит к должным результатам.
Татьяна наконец-то отпущена вместе со своим незаконнорожденным сыном от Писарева. За ней приехал ее муж Евдоким. В окно своей каморки я видела, как она поклонилась ему в ноги, а он, обхватив жену за плечи, поднял ее. Затем он взял на руки ее ребенка и все они пошли со двора. Это зрелище показалось мне трогательным, и, отойдя от окошка, я отирала платком увлажнившиеся слезами глаза.
Перечитывая порою мои записки, я преодолеваю мучительное чувство одиночества. Я удивляюсь себе прежней. Многое я успела позабыть, и мне странно читать, будто я писала не о себе, а о ком-то другом, о какой-то совсем другой девушке.